Алексей Борисов: Возвращение алтаря Святовита

– Дед, а Янек может в Стодолище съездить, своими глазами на зерно посмотреть?

– Может, только к элеватору он не проедет. Там германец дорогу перекрыл, пост поставили.

– А объехать? Неужели дорожки обходной нет?

– Могёт быть, и есть, – размеренно произнёс дед. – Не может такого быть, чтоб русский человек путь в обход не проторил. Вот только стоит ли его искать?

– То есть?

– У Фроськи свояк на току работает. Приметный парень, руки правой по локоть нет. Его и треба расспросить.

– Афанасий, а Фрося это кто? – запутавшись в именах, спросил я.

– Тю ты! Фроська сестра Тимофея, это тот, что когда-то возле Симки отирался.

Дед вкратце, с небольшими подробностями, без которых ни один разговор у сельчан не считается за повествование, поведал о знакомых, их родственниках, как ближних, так и дальних, затронув чуть не половину жителей Стодолища. И лишь в конце, мимоходом рассказал о муже сестры Ефросиньи. «Парень» в свои пятьдесят с хвостиком был приметным отнюдь не из-за руки, потерянной в лихой кавалерийской атаке под Ярославицами. Героев и инвалидов в те времена в смоленских землях было множество. Отличался он от остальных тем, что, не скрывая, носил награду, полученную от самого Келлера, и якобы имел бумажку, с разрешением на георгиевский крест от Будённого. А стало быть, мужичок тот был жизнью тёртый и разума не лишённый, раз озаботился документом. Тут же мы определились, как станем действовать. Понятно, во все подробности я никого из присутствующих не посвящал, а лишь уточнил те детали, которые касались только определённого дела. Мне было нужно подтверждение.

Пятого числа Янек отправился в Стодолище на санях, но не по дороге за три десятка вёрст, а напрямую, через Хохловку. Ехал открыто, никого не сторожась, имея за пазухой серьёзный «аусвайс», подписанный комендантом Хиславичей. К полудню он добрался до места, отыскал нужный дом, передал привет с гостинцами и стал ждать, когда появится однорукий. Ближе к вечеру того же дня состоялась их встреча. Хотя рекомендация Афанасия и была надёжной, однако поляку пришлось рассказать и про себя, и про Прилепово, и про хутор, на котором гостил с дочерью. Особенно наводила разговор Фрося, выпытывая мельчайшие подробности. Известное дело, Янек рассуждал, сообразуясь со своими понятиями, отчего разговор несколько раз доходил до конфликта. Но обошлось, пригодилось в беседе то, что видел сам, своими глазами, не лишним оказалось и услышанное от людей, хотя в последнее время Янек их сторонился по некоторым причинам; в частности, с интересом, слушали о разграбленном грузовике с тёплыми вещами и о поражении вермахта под Москвой. Словом, внимание к поляку было особенное. Да и гостинцы изрядно способствовали, несмотря на то, что завёрнуты некоторые были в советские газеты, о чём приезжий и не знал. Да и кто поначалу обратит внимание на обёртку, когда выглядывает запечатанное сургучом горлышко ещё довоенной? Это потом будет оценено по достоинству, когда Янека восприняли как своего. Через день поляк благополучно уехал, везя с собой не только плёнку с отснятыми видами зернохранилища, а ещё четыре мешка ржи, выменянные у немцев на сигареты. Вот вам и «орднунг унд арбайтен». Самая настоящая мафия заправляла на элеваторе. Янек своими глазами видел, как добротно одетые гражданские сновали промеж грузящихся машин, разговаривая и по-румынски, и по-немецки, и по-польски, умело вставляя русские слова, обращаясь к грузчикам. На неподвижно сидящих на невесть где взятых автомобильных диванах, составленных буквой «П» вокруг костра, будто вылепленных из воска, державших меж колен винтовки с примкнутыми штыками охранников никто и внимания не обращал. Словно и не было их там. И лишь когда очередной грузовик подъезжал к шлагбауму, к кабине водителя вальяжно подходил гефрайтер, забирая картонку-пропуск, чтобы исчезнуть в караульной будке, кто-нибудь из сидящих у огня лениво поворачивал голову, провожая покачивающийся бортами траккер с зерном. Да и то не всегда.

У меня из головы не выходило услышанное от Янека про стодолищенские дела. Важно было уяснить, что произошло на элеваторе и чем руководствуется его начальник, когда у него под носом творятся такие дела. Я прикидывал в голове все возможные варианты, которые хотя бы в какой-то мере проливали свет на это, и пришёл к странной, но утешительной мысли, которая казалась приемлемой, может, потому, что была наивной по своей сути. Единственный минус в ней, что обусловлена она была подсознательным желанием – хотелось, чтобы действительно было так. Начальник элеватора был уголовник, причём не слишком дружный с головой, либо криминальный гений. Исходя из тех соображений, что подобные действия не могут долго оставаться вне поля компетентных органов, оставалось ожидать скорейшей развязки. Ведь неспроста там чуть ли не конвейер по вывозу устроили, будто потоп завтра. И это в то время, когда каждая грузовая машина на учёте. Что бы я предпринял, окажись на месте вороватого чиновника, продавшего большую часть зерна? Элементарно – устроил бы грандиозный пожар. Только так можно списать все убытки, ибо огонь на элеваторах гость хоть и не частый, однако регулярный, если не соблюдаются меры предосторожности. Известно, что для взрыва зерновой пыли достаточно температуры, даваемой обыкновенным окурком. А там и до открытого пламени рукой подать. В огне многое гибнет, но не всё. Как минимум фигуранты дела остаются, те, кто на должности принеси-подай, посторожи, выпиши. Не вдаваясь в различные формы ухищрений, в большинстве случаев подобные осложнения решаются радикальным способом: нет человека – нет проблем. И если сопоставить порядок выполнения поставленной цели, то оптимальное решение вырисовывается и вовсе тривиальное. Очень скоро на зернохранилище будет совершено нападение «партизан». Будут ли это объединённые в банду спекулянты или ещё кто-нибудь, значения не имеет. В моей реальной истории настоящие партизаны к стодолищенскому элеватору и близко не подходили, за неимением таковых в то время и в том месте. Единицы из подполья уцелели после бойни второго ноября в посёлке Красное Знамя. Тем не менее какая-то заварушка в январе сорок второго года была, после чего на протяжении двух недель там ошивался карательный взвод и сновали гестаповцы. Стало быть, можно предположить, что на днях в районе элеватора стоило ожидать каких-либо событий. Вот только какую выгоду от всего этого можно было заиметь? Ценный продукт уходит незнамо куда, местные голодают, а кучка оккупантов набивает кошельки. И думал бы я ещё долго, если бы коррективу не внёс Савелий Силантьевич. В день возвращения Янека из разведкомандировки в Прилепово наведался бывший страховой инспектор райфо Стодолищенского райисполкома, некий Кузнецов. Правда теперь он представлял ещё и сельхозкомендатуру района, являясь заместителем шефа-агронома, однако цель его визита была сугубо сродни его прежней деятельности. Фашистский холуй страховал дома, живность и всякое имущество, вплоть до старых граблей, как требовал новый закон. Только вот Савелий был не лыком шит, и в отличие от руководителей большинства деревень, на подобную «замануху» не клюнул, предъявив агенту ворох документов с разнообразными печатями, причём от Смоленской страховой конторы. Кузнецов для вида уткнулся в бумажки, что-то посмотрел, скривился и сделал прилеповскому старосте предложение. Не абы какое, а самое что ни на есть серьёзное. К сожалению, страховой инспектор был «в теме» своего бизнеса и выявил не только несоответствие подписей, но и указал на пару фамилий, которые эту подпись поставить никак не могли, если только из небесной канцелярии. Несмотря на явный подлог документов, именно эта «липа» и послужила к продолжению разговора. То ли Кузнецов почувствовал родственную душу в Савелии Силантьевиче, то ли усмотрел в нём прожжённого мошенника, не ясно, но одно он понял точно, собеседник перед ним не просто бережливый, а ужасно жадный до денег. Если отсеять сопутствующую его витиеватому монологу чепуху, то суть заключалась в следующем: восстановить прежний порядок на местах. Понятие «порядка» у Кузнецова было весьма странным; безразлично ему было, какая власть на дворе, лишь бы не мешала. Впрочем, сегодняшнее положение дел бывшего страхового агента устраивало меньше, нежели полгода назад. Ему приходилось слоняться по округе и видеть, как всё, с чего он раньше получал доход, теперь в большинстве своём уходило мимо. И виной тому союз двух НТСовцев, приехавших на чужую делянку, а именно шефа-агронома с начальником сельхозкомендатуры Стодолища. Всего-то требовалось слегка припугнуть одного из них, а лучше двоих сразу. А дабы подчеркнуть серьёзность слов своих, за работу Кузнецов был готов «отслюнявить» десять тысяч рублей. На вопрос, откуда у скромного чиновника при окладе восемьдесят пфеннигов в час в наличии такая сумма, Силантьевич ответа не получил. Лишь в процессе разнообразных наводящих вопросов сумел догадаться по намёкам о некой давнишней организации, не иначе как криминального порядка. Основой в затее фашистского холуя было то, чтобы на стороне обиженных местных участвовала нейтральная авторитетная сила. И если посмотреть по округе, то Прилеповский отряд самообороны подходит для этой цели как никакой другой. Во-первых, из-за своей малочисленности. Двенадцать бойцов легко растворятся в любой деревеньке или лесочке и так же легко соберутся в нужное время, не привлекая излишнего внимания. Во-вторых, из-за выполняемых функций по охране моста, подразделение больше нигде не задействовано, и, по мнению Кузнецова, имеющее возможность совершить небольшой вояж в течение суток, так сказать, без отрыва от производства. Наконец, в-третьих, отряд, по сути приписываемый к комендатуре Хиславичей, на деле являлся узаконенным вооружённым формированием самого села, и его легитимность определялась исключительно командиром. Со временем это будет исправлено, а пока, вплоть до весны сорок второго, небольшие населённые пункты будут существовать именно таким образом. Простился Савелий Силантьевич с Кузнецовым сухо. Ответа не дал, но и не отказал сразу, пообещав подумать. Бывший страховой инспектор подался на юг, окучивать Лызки, с прицелом заглянуть через пару дней в Прилепово. Так что к этому времени мы должны были что-нибудь измыслить.