Николай Васильев: Похождения поручика Ржевского [СИ]

— Стоп! — сказал Ржевский по-французски. — Дуэль окончена. Предлагаю вам разойтись.

— Нет не окончена! — яростно вскричал гусар. — Этот фигляр должен полностью заплатить за неуважение к нашему императору!

— Император Наполеон низложен, — объявил ротмистр всем известную весть. — Подумайте лучше о том, как вы будете присягать своему королю.

— Что? Присягать этому ничтожеству? Марионетке в руках вашего царя? Никогда этого не будет!

— Что ты разговариваешь с этим новым фигляром, Огюстен? — спросил зловеще один из круга. — Проучи теперь его!

— Сначала я прикончу первого, — возразил дуэлянт и сделал стремительный выпад в грудь драгуна. Но Ржевский успел его опередить и отбил удар своей саблей. Француз тотчас кинулся на него, искусно вращая клинком. Ротмистр в несколько касательных движений остановил его атаку и контратаковал. Гусар стал отступать, парируя его выпады и контратаковал в свою очередь. Драгун, отошедший за спину ротмистра, вдруг охнул и упал на землю. Ржевский мгновенно оглянулся и увидел, что тот самый подстрекатель прячет в ножны свою саблю.

— Ах ты пес! — взревел Ржевский, отскочил от настырного дуэлянта, выхватил из-под ментика пистолет и выстрелил в подлеца. Тот тоже повалился, а двое оставшихся зрителей обнажили сабли и двинулись на русского гусара. Дмитрий стремительно нагнулся, схватил саблю незадачливого драгуна и взвихрил вокруг себя сверкающий стальной эллипс. Через несколько секунд оба подстрекателя повалились рядом с первым, а дуэлянт сказал примирительно:

— Все, все, инцидент улажен. Я вкладываю саблю в ножны.

— Ну уж нет, — прохрипел голос с земли, вслед за которым прогремел выстрел. Митю пронзила будто раскаленная стрела и он упал на драгуна.

— А-а! — раздался пронзительный голос Франсуазы. — Помогите! Здесь убивают русских офицеров!

Рождество 1837 года выдалось в Петербурге тихим и ласковым. Мороз в двадцать градусов при полном безветрии казался благом небесным. Все обеспеченные петербуржцы высыпали на Невский проспект, Дворцовую и Сенатскую площади, катаясь на санях, коньках или конке, но больше, конечно, прогуливаясь пешком. Улицы и площади были ярко освещены электрическим светом и то здесь, то там играли оркестры. Поехали кататься в санках и Нина с Максимом по дороге из дома Эйлеров, где они были в гостях. На Сенатской площади Городецкого вдруг окликнули из таких же санок:

— Максим Федорович! С рождеством вас и вашу даму!

— Александр Сергеевич! — узнал Макс. — Поздравляю в ответ. А также вас, Наталья Николаевна. Желаю счастья всей вашей дружной семье. А моя дама является моей женой. Нина Александровна Эйлер — прошу любить и жаловать.

— Я знаю вашу сестру, Александру Зубову, — сказала дружественно жена Пушкина. — У нее прекрасное контральто.

— Это вы моего мужа не слышали, — сказала Нина Александровна. — У него обычный баритон, но он поет душой и такие чудесные неведомые песни, после которых хочется переродиться.

— Так приходите к нам в гости и спойте их, Максим Федорович, — сказал радушно Пушкин. — Я обожаю народные песни. Вы ведь их поете?

— Я всякие пою, Александр Сергеич, — лишь бы они на душу ложились.

— Тогда я, с позволения Наташи, позову еще своих друзей, которых вы, впрочем, знаете. Многим из них неплохо бы обновиться душой.

— Договорились, Александр Сергеевич. Там я вас и спрошу, что вы теперь пишете.

— В этом нет секрета: я начал писать роман под названьем "Петр Первый".

— Ого! — воскликнул Городецкий. — Прекрасная затея! О нашем царе-преобразователе никто пока ничего толком не писал.

— Затея трудная, — возразил Пушкин. — Ведь я до сих пор прозу почти не сочинял, только стишки, поэмы и несколько коротких повестей. К тому же придется перерыть огромную кучу архивных материалов. Но писать о Петре очень хочется, так что потерплю.

— В добрый час, Александр Сергеевич. Мы будем очень ждать этого романа.

Вернувшись домой, Максим обсудил с женой встречу с четой Пушкиных, и она согласилась пойти с ним на званую вечеринку — хотя некоторые нотки в тоне знаменитой светской красавицы ей не понравились. После ужина Нина села раскладывать пасьянс, а Городецкий угнездился за столом. Ему предстояла самая ответственная работа — сочинение финала романа, важность которого давно сформулировал Шекспир: "Конец — делу венец". Поиграв в течение получаса несколькими вариантами финала, он вдруг схватил перо и стал быстро записывать внезапно родившийся экспромт.