Сергей Васильев - Император из стали [оптим. картинки]

Как от змеи, она отскочила от супруга.

– Николай, я не могу с тобой оставаться более ни одной минуты.

Он не удерживал её, сказал только, что всё равно любит и она ушла… Больше полугода Маша не видела его, а потом узнала, что муж воюет у буров.

Что должна была подумать жена офицера? Маша подумала, что Николай, страдая от разлуки, выбрал такой путь самоубийства. Естественно, она должна его остановить! Как? Конечно же лично! Надо поехать в Африку, найти Николая и рассказать, что вся её ревность – глупость и не стоит его жизни! Через десять дней Маша уже была на корабле, идущем в Марсель, а оттуда – в Диего-Суарец на Мадагаскаре, и далее – на пароходе «Жиронда» в Трансвааль!

На корабле удивительным образом соседствовали, мирно уживались и даже водили дружбу добровольцы обеих воюющих сторон. То, что абсолютно не укладывается в логику начала ХХI века, вполне допускалось и даже приветствовалось в конце XIX. Люди, которые знали, что они завтра разойдутся по разные линии фронта и будут убивать друг друга, сегодня вместе выпивали, веселились, оказывали уважительные знаки внимания. Однажды, после качественного возлияния, несмотря на то, что было уже глубоко заполночь, шумливая компания и не думала уходить с палубы первого класса. Явился комиссар и попросил пассажиров разойтись по каютам. Его тон был дерзок и суров, а публика была весела и игрива, и он получил отпор. Вышел капитан, жалкий старикашка, с каким-то птичьим визгом схватил за руку одного из наиболее веселых и приказал матросам запереть его в каюту. Тут впервые обнаружился необузданный характер одного американского офицера, который до тех пор ловко драпировался в тогу английского шпиона.

– Господа, – обратился он ко всем, – мы разных наций, но все мы джентльмены, мы должны освободить наших товарищей и нагнать страху на капитана!

Охмелевшие от вина и расхрабрившиеся не по разуму, добровольцы забрали из кают свои револьверы и под предводительством американца бросились на палубу. Капитан и собравшиеся в первом классе пассажиры действительно пришли в ужас при виде револьверов, заткнутых за пояса ночных кальсон…

Маша признавалась себе, что не помнила ничего в своей жизни трогательнее, чем прощание пассажиров в Лоренсу-Маркеше. Вечером человек сорок сошлись в одном ресторане. Перед братоубийственной войной трансваальские добровольцы прощались с английскими.

«Мы ещё не были окрещены кровью, поэтому у нас не было жажды мести и нам было грустно расставаться с дорожными друзьями, чтобы через несколько дней, быть может, стать их убийцами, – записала она в своём дневнике, – Стараясь заглушить голос сердца вином и музыкой, мы пели национальные гимны Трансвааля и Великобритании, затем других представленных здесь наций, неизменно оказывая каждому уважение, вставая и снимая шапки. Несмотря на опьянение, я уверена, никто из нас никогда так не чувствовал безумие войны, как в ту минуту. Но жизнь оставалась жизнью. В полночь все расстались. Англичане уехали в Дурбан, а мы в Преторию».

Потом были долгие вёрсты войны, сражения, в которых пришлось участвовать, кровь и грязь, постоянно сопровождающие любые побоища. Поиски своего благоверного и полное отчаяние, безысходность из-за отсутствия хоть какого-нибудь результата. И вот когда уже всякая надежда на встречу была потеряна, в дело вмешался «Его Величество случай».

«Обогнув небольшой холмик, я с удивлением заметила огонь в окнах оставленной обитателями фермы. Было воскресенье, когда буры патрулей не посылали. Странно, не слышно никаких голосов. Я хотела уже заглянуть в окно, как вдруг послышались нежные, тихие звуки музыки. Я замерла. Эти звуки вырывались из окон и плавно таяли в ночном воздухе, улетая ввысь как мечта. Я поднялась на цыпочки и увидала за пианино бура, так великолепно импровизировавшего. Его шляпа, перевитая лентой, лежала тут же на инструменте. Его большой «Маузер» был прислонен сбоку, а спина перекрещивалась парой прекрасных патронташей – таких, о каких я сама могла лишь мечтать. Голова его обросла длинной шевелюрой, а лицо было обрамлено большой бородой. Вдруг он запел под собственный аккомпанемент. С тех пор, как существует мир, наверное, не было песни нежней, не было музыки мелодичней. Ведь певший голос был так мил и знаком мне. Всем дорогим клянусь, что за миг такого счастья, я не задумалась отдать бы жизнь. Я трепетала, я умирала от радости и вместе с тем боялась громко вздохнуть, чтобы не испугать певца. Игра прекратилась и в окне я увидела моего дорогого Николая.