Анатолий Дроздов - Кровь на эполетах [СИ]

На душе у меня было погано: крови прольется море. В моем времени французы под Лейпцигом потеряли около 70 тысяч человек, включая пленных, союзники – около 54 тысяч ранеными и убитыми, из которых 23 тысячи – русские солдаты и офицера. Получил смертельное ранение генерал-лейтенант Неверовский, были убиты еще семь генералов. В русской армии царила мрачная решимость: все собирались драться, но подъема, который имелся в России, не наблюдалось. Воспользовавшись паузой, я навестил свой полк, где по-прежнему числился командиром. Так здесь принято: служишь в свите, но по спискам – в полку.

Услышанное от Спешнева встревожило. Полк собирались использовать как обычный егерский. То есть ставить в линию, стрелять по колоннам французов, а потом идти в штыки. Представляю потери… Мой бывший батальон – де-факто спецназ в этом времени. Бросить его в рукопашную – идиотизм. Только начальство не убедишь. Кто станет слушать майора, пусть даже из свиты императора? Сходить к Багратиону? Пошлет. Он все понимает, но царь требует победы – решительной и безоговорочной. Тут не до какого-то полка.

Офицеры ходили мрачными, и я предложил Спешневу посидеть, как бывало. Он согласился. Быстро организовали стол. Провианта хватало – пруссаки поставляли его бесперебойно. Кое-что прикупили у маркитантов. Нашлось, что выпить и закусить. После пары тостов я взял гитару:

Лица старших офицеров посуровели, у юных прапорщиков – наоборот приобрели мечтательное выражение. Сейчас добавим:

Офицеры заулыбались. Пою припев и завершаю:

— Умеете вы настроение поднять, Платон Сергеевич, — сказал Спешнев, когда я смолк. — Что ж: последний – так последний! — он сжал кулак.

— Хотел быть завтра с вами! — вздохнул я. — Только не позволят.

— Вам нельзя, — покрутил головой Синицын. — Мы сгинем – невелика потеря, а вот вы у России такой один. Сколько уже сделали! Говорят, даже наследника у государыни приняли.

— Было дело, — кивнул я. — Ее императорское величество так пожелала.

— А еще немца-акушера пинками от государыни прогнали, — продолжил Потапович.

Надо же! И здесь знают.

— Пинать не пинал, но за шиворот волок, — признался я. — А вот нечего к русской императрице с грязными лапами лезть!

Офицеры захохотали.

— Какой он, наследник? — спросил Синицын.

— Младенец, как младенец, — пожал я плечами. — Ест, спит, пачкает пеленки. Даст Бог, вырастет умным и здоровым.

— Сохрани его Господь! — перекрестился Синицын. Другие офицеры поддержали. Любят здесь царя, это не в двадцатом веке.

Из полка я вернулся в приподнятом настроении, но мне его мгновенно испортили.

— Где вас носило, граф?! — раздраженно напустился на меня царь, к которому меня потащили сразу по прибытию.

— Навестил свой полк, — ответил я. — Счел нужным сделать это перед сражением.

— Ваша обязанность – неотлучно находиться при моей особе! — отрезал Александр. — Почему вас должно искать?

— Виноват, ваше императорское величество! — поклонился я.

— Ладно, — махнул он рукой. — Слушайте меня. Даву, едва выслушав наши предложения, приказал отправить парламентеров обратно. Не вышло у них. Помнится, выказывали желание говорить с маршалом?

— Точно так, — подтвердил я.

— Вот и поезжайте! Если примет…

— Что могу ему обещать?

— Что угодно – в рамках разумного, конечно. Главное: пусть откажется от сражения. Багратион, прусские и шведские генералы не уверены в успехе – неприятель силен.

Понятно: у царя Аустерлицкий синдром. Тогда он грубо вмешался в управление войсками и потерпел поражение. Хлесткий удар по самолюбию. Не хочет ходить со славой битого императора.