Александр Пономарёв: Основной компонент [litres]

– Ты навсегда останешься здесь, – прошептал я и вогнал трехгранное жало в сердце.

Пи-ип! Пи-ип! Пи-ип! Пи-ип!

Размеренный писк вырвал меня из липкой паутины сна. Веки задрожали, как это бывает, когда проснешься, но не до конца. И ты рад бы остаться в ночных грезах, да только они уже растаяли, как туман под первыми лучами солнца. И надо вставать, выбираться из-под теплого одеяла, идти умываться, собираться на работу – ну или куда там еще – и неохота.

Нудное пищание по-прежнему плавало в воздухе и вроде как не собиралось исчезать. Похоже, проклятый будильник решил с утра вывести меня из равновесия. Я шевельнул рукой в попытке дотянуться до проклятых часов и швырнуть их в стену.

– Очнулся! Ну слава богу! – услышал я незнакомый мужской голос. – Сестра, десять кубиков, – голос назвал мудреное лекарство, – внутривенно.

Раздались быстрые шаги, зашуршала одежда, скрипнула и захлопнулась дверь. Чуть позже послышался тихий скрежет, будто скребли камнем по стеклу, что-то негромко хлопнуло, и в воздухе резко запахло лекарствами. Нежные пальчики взяли меня за руку. Я открыл глаза, увидел миловидную брюнетку в белом халате и шапочке с красным крестом. Девушка брызнула серебристой струйкой из иглы, вставила сверкающую сталь в прикрепленный к моей руке узкими полосками пластыря катетер и надавила на поршень.

Пока медсестра вливала в меня миллилитры лекарства, я ворочал головой, осматривая больничную палату. Ничего необычного: стандартная одноместная комната с люстрой-плафоном посреди потолка, занавешенным окном, бело-зелеными стенами и пружинной койкой, на которой, собственно, я и лежал сейчас. Справа от кровати стояла тумбочка, слева на колесной стойке попискивал кардиомонитор. Выходит, это его я принял за будильник. От прибора к датчику на моем пальце тянулся тонкий проводок. Я случайно стряхнул клипсу, зеленые зигзаги на экране превратились в сплошную линию, а монитор противно заверещал.

Медсестра хмуро сдвинула брови, достала иглу из катетера, бросила шприц в пластиковый поддон на тумбочке и вернула прищепку на палец. По экрану кардиомонитора снова поплыли загогулины, а из динамика донесся привычный писк.

Сердце мерно колотилось, разнося лекарство по телу. Я почувствовал нарастающее умиротворение и необычайную легкость. В голове прояснилось. Ощущения были такие, словно в хмурый день неожиданно расползлись тучи, и на небе появилось лучистое солнышко. Мне казалось, еще немного, и я поднимусь над кроватью, буду парить в теплых широких лучах, что падали на исшарканный линолеум сквозь повернутые боком ленты вертикальных жалюзи.

– Вам надо отдохнуть. – Медсестра погладила меня по руке. – Вечером придут ваши друзья, доктор разрешил впустить их в палату реанимации.

«Реанимации?! О чем это она?»

Я хотел расспросить ее, но дрема снова завладела мной, и я провалился в трясину глубокого сна.

Меня разбудили приглушенные голоса. Кто-то тихо шептался, топчась возле кровати. В коридоре раздались тяжелые шаги, скрипнула дверь, и густой бас грянул весенним громом:

– Ну, как он там?

На гостя зашикали, зашипели, как змеи. Спинка кровати дрогнула, и один из визитеров сдавленно взвыл, видно, ударился рукой, когда отмахивался от балагура. Справа зашуршали одежды. Я ощутил легкий ускользающий аромат, шелковистые пахнущие медвяным лугом волосы приятно защекотали лицо. По щеке скользнула волна теплого дыхания, и мягкие губы, почти касаясь уха, прошептали:

– Просыпайся, соня.

Я открыл глаза. На стуле, рядом с кардиомонитором, сидела Кристина, шурша надетыми на туфли бахилами. Одноразовый берет из голубого спанбонда с трудом держался на копне каштановых волос, накинутый на плечи халат наполовину скрывал фиалковое платье под вид греческой тоги. Около кровати топтались ребята. У дверей, опираясь плечом на косяк, стоял тот самый шумный гость – Петрович. Он кивнул, приветствуя меня. Я улыбнулся в ответ и попросил парней помочь мне сесть. Ребята наперебой стали отнекиваться, дескать, доктор запретил мне двигаться в ближайшее время. Я запротестовал, попробовал пошевелиться, но сделать это оказалось не так-то просто. Правая нога не двигалась совсем, что-то давило на нее со всех сторон, грудь сжимала тугая повязка, правая рука была согнута и примотана к телу, голова тоже оказалась перевязана бинтами. Тогда я попросил их подойти ближе, а Петровичу сказал, что нечего стоять в дверях.