Евгений Шалашов - Секретная командировка

Очнулся в больничной палате. В груди что-то болело, но не чрезмерно, терпеть можно. Скосил глаза вправо – две кровати, на которых лежат какие-то люди, влево – а там стена. Подумал – я в реанимации или уже перевели в общее отделение?

– Очнулся? – услышал я голос Полины.

– Угу, – с трудом выдавил я, а потом закашлялся. Кашлять было очень больно.

– Тебе пока нельзя говорить, так что молчи, – сказала девушка, придерживая меня за спину, чтобы мне было легче.

Мне стало легче.

– Ты тут вторые сутки лежишь без сознания, я уж и обрыдалась вся. Думала – помрешь. А ты, вон, очнулся. Думаю, а чё это я дура рыдала?

Ишь ты, она еще и шутит!

– Как там ребята? – сумел-таки спросить я, стараясь не расплескать себя и не начать кашлять.

– Молчи, дурак! – зажала мне рот Полина.

Сообразив, что так можно и задушить, убрала ладошки.

– Сами потом расскажут. А так, что слышала – когда ты упал, парни озверели, в атаку штыковую пошли (какая штыковая, у нас же штыков не было?), Сашка Павлов их удержать не смог. Ну, он сам все снаряды по Яганову высадил, тоже побежал. Тех, кто с оружием был, живым брать не стали.

– Наших много?

Я хотел спросить, много ли полегло, но снова стал нападать кашель, однако Полина догадалась.

– Всего четверо. Из твоих – этот вот, фамилию не помню, смешной такой, лопоухий. – Смешной и лопоухий. Гриша Синицын. – А, вспомнила – еще один умер в дороге. Его в живот ранили. Андрюшка, увалень такой конопатый.

Значит еще и Андрей Косолапов. Он и на самом деле был косолапым увальнем, оправдывающим свою фамилию. Так, верно, предки точно такими же были, отчего и фамилию получил. Но парень он был очень добрый, а главное – толковый, и я уже думал, что если что – он меня и заменит. Стало быть, теперь не заменит. А ведь хреново дело! Я в больнице, а мои лучшие парни погибли. Оставшиеся трое исполнительны, дисциплинированны, но безынициативны – ни рыба, ни мясо. Если им дадут в начальники какого-нибудь инициативного дурака, вроде начальника Кирилловского ЧК Золотарева, будет хреново. Начнут отыскивать контрреволюцию где надо, и где не надо, так что от губернского города Черéповца клочья полетят. Да, до сих пор не могу привыкнуть, что правильно следует говорить Черéповец, а не Череповéц.

– Николай Харитонович велел передать, чтобы ты ни о чем не переживал, а выздоравливал поскорее. Мол, ты у него самый ценный кадр!

Это уж точно. Ценный. Ценнее некуда.

– Вовка, ты, наверное, по-маленькому хочешь или по большому? Я тебе сейчас утку принесу.

По-маленькому я и на самом деле хотел, но признаваться в этом девчонке отчего-то стеснялся. Впрочем, «хотение» оказалось сильнее.

– Сейчас должны обед принести, я тебя покормлю, а мне еще на службу идти.

Капи… Полина кормила меня с ложечки больничным супчиком, где плавала лишь картошка и несколько рисовых зернышек, и рассказывала о своих делах. Вроде после нашей последней встречи и прошло-то всего три дня, а новости уже есть.

– А меня с должности сняли. Товарищ Кравченко сказала, что на посту председателя женсовета нужен более сдержанный товарищ, и предложила мне добровольно уйти, – печально сообщила девушка.

Я едва не проглотил столовую ложку, еле сдержался, чтобы не расхохотаться, вспоминая, как по милости Полины главное партийное начальство губернии получило по носу. Кстати, синяк у девушки уже не так заметен. Быстро же!

– И что теперь станешь делать? – поинтересовался я и помотал головой, показывая, что уже наелся.

– Мы теперь со Степкой Телегиным молодежь в одну организацию собираем, – гордо сообщила Полина, доедая мой жиденький супчик. Хмыкнула: – А ведь вкусно, еще бы поела!

Мне стало жалко девчонку. Видно же, что голодная.

– Ты когда сама-то в последний раз ела?

– Так ведь некогда все. Мы со Степкой второй день по городу бегаем, а как минута свободная, я к тебе. Я ж даже не готовила эти дни, а в столовку надо было паек сдавать.

Я ухватил ладошку Полины, прижал к щеке.

– Дурочка маленькая.

Девушка смутилась, высвободила руку, чмокнула меня в лоб (потом не удержавшись, поцеловала в губы) и убежала создавать единую организацию молодежи. Что ж, по времени совпадает. Я уже говорил, что с памятью на даты у меня плохо, но двадцать девятое октября – день рождения комсомола я помню. Комсомольским функционером никогда не был, но постоянно куда-нибудь избирался – в комитет комсомола школы, факультета, воинской части.

Через пару дней, когда я совсем очухался, а рана перестала кровить, Полина подняла тарарам, заставила санитаров перестелить постель, поменять белье, а потом под ее руководством меня помыли. Вода была еле теплая, но мне было ужасно стыдно, что на меня смотрит девчонка, годившаяся в дочери. А эта маленькая э-э… мартышка только хихикала.