Ande: Между двух огней

Снилось, что меня опять забирают в армию. Более тоскливых снов у меня не было. Стылая безнадега и вязкое бессилие заставляли материться изощренно и с фантазией. И будто бы, какой-то голос говорил – ну ты даешь! Чего ты так нервничаешь? Все навыки у тебя уже есть, все два года ты будешь служить дедом. Не служба, а сказка! А я дергался, зависнув в тугом пространстве, и орал что на…уй мне это все не всралось. Что последнее, о чем я вспоминаю в жизни, это статус деда в гребаной бригаде, гребаного прикрытия, гребаной советской армии, гребаного несуществующего государства. Больше мне предложить нечего, вроде бы раздражался голос. Не выделывайся, а бери что дают. А я отвечал, что попав в бригаду первое, что сделаю, поломаю старшину и вскрою ружкомнату. Возьму ствол и исполню замполита. И еще с десяточек говнюков из офицерского состава. А потом и сам застрелюсь, из замполитовского макарыча. Потому что дважды отбывать наказание за то, что родился в СССР, не согласен. Родился в СССР? кажется, оживился голос. Ну хорошо, твой родственник тоже подойдет, он не из СССР. Слышал про внезапную смерть? Это с тобой и случилось. Остановка дыхания во сне. Но круг – не завершен. Это в следующем круге ты будешь котом. А в этом побудь еще человеком. Раз не хочешь в себя, то будешь твоим двоюродным дедом. Живи.

Я открыл глаза. И снова их закрыл. Невыносимо закружилась голова. В мозгу начал всплывать информация о почти незнакомом человеке. Кольцов Иван Никитович. Студент Санкт-Петербургского Императорского Политехнического Института. Прапорщик военного времени в армии Брусилова. Потом у Деникина. У Врангеля. Из Крыма ушел с флотом. В Бизерте нанялся в охрану караванов. Почти десять лет слонялся по Африке. Как не берегся, подхватил дизентерию. Больше года приходил в себя. Оказался в испанской Сеуте. На остатки средств перебрался во Францию. Там даже удалось натурализоваться за взятку, счастливо избежав Нансеновского паспорта.

Снова открыл глаза. Вообще-то я – Кольцов. Но Павел Андреевич. Когда вышел фильм, все очень веселились. Полный тезка Адъютанта Его Превосходительства. Пятьдесят семь лет. Топ менеджер московского холдинга. Разведен, состоятелен, удачлив. Только, кажется, помер. В своей постели, в большой московской квартире на Ходынском поле. Вот и думай теперь про сон, что не сон.

Про Ивана, своего брата, дед не особо рассказывал. Когда мне было лет пять, бабушке принесли письмо. Для кубанского села письмо из США – мега-событие. Что там было написано, я толком не понял. Помню только цветные фото. Похожий на деда мужик в костюме и галстуке. Он же, с нарядной блондинкой, и двумя толстыми мальчиками. Тоже в костюмах и галстуках. На фоне дома и какой-то красивой машины. Бабушка объяснила, что это брат деда со своей семьей. Живет в Америке. Я слушал это в пол уха. Потому что на столе, рядом с конвертом и фото, лежало огромное яблоко. Размером с небольшой арбуз. Я такого не видел ни до, ни после. Я спросил бабушку: – «Это он нам из Америки прислал?». Бабушка засмеялась, и сказала, что это тетя Валя, соседка, нам подарила… Брат деда, если я о нем вспоминал, так и ассоциировался у меня всю жизнь с огромным яблоком.

Итак, что мы имеем? Во сне со мной случилась какая-то хрень. Я не в своей постели, не в своей спальне. Судя по всему, не в своем теле. Руки… руки – ноги шевелятся. Руки ничего такие. Мускулистые, с гладкой кожей и длинными пальцами. Не хуже, чем мои. Сел на койке. На мне трусы ниже колен, и офицерское нижнее белье вместо майки. Судя по всему, я в мансардной комнате. Метров двенадцать. В углу умывальник с зеркалом, столик. В стене, наклонной на сорок пять градусов – окно без стекол, закрытое ставнями. Встал, и распахнул ставни. В глаза ударило солнце. Вдали виднелась Эйфелева башня. Ну вот. Я в Париже.

Подошел к умывальнику, из крана потекла холодная вода. Плеснул в лицо, посмотрел в зеркало. Похож на себя. И на деда. Только с усами. На столике лежат сигареты. Галуаз. Могло быть хуже.

Я неведомым способом, из двадцать первого века, оказался в теле своего двоюродного деда Ивана. В городе Париже, Парижского района, Парижской области. В комнате, которую он снимает на шестом этаже, в доме на рю Ордан. Неплохое место, ващет. Рядом пляс Пигаль, Монмартр и бульвар Клиши. Мне сейчас тридцать шесть. На дворе одна тысяча девятьсот тридцать четвертый год. Пятое февраля.

Я не люблю рефлексировать. Хотя вру. Под хорошую закуску, пропустив рюмочку, очень приятно погрустить о несбывшемся, или упущенном. Но в неясной ситуации предпочитаю шевелиться и двигаться.