Ольга Егорова - Между двух огней

Хочешь, я подарю тебе ветер?

Ты только скажи. Из всех ветров я выберу самый соленый. Теплый соленый ветер, налетевший с юго-запада, впитавший в себя брызги Атлантического океана – сквозь шум этого ветра ты сможешь услышать, как разбиваются о скалы высокие волны, как рассыпаются пенной накипью о берег. Я поймаю его в кулак, вместе с криками чаек. Вместе с воспоминаниями о странах, через которые он летел, думая, что будет всегда свободным.

Я подарю тебе ветер – только скажи.

Он будет твоим. Ты сможешь потрогать его руками. Ты будешь смеяться, когда ветер, запутавшись в твоих волосах, станет шептать тебе на ухо глупые признания в любви. Ты не поверишь ему, когда он тихо скажет, что ему нравится быть твоим пленником.

Твоим собственным, ручным, ветром.

Ты спросишь – а как же свобода?

Ведь ветры для того и рождаются на свет, чтобы быть свободными.

А ветер скажет тебе, что все это – ерунда. Что каждый нормальный и уважающий себя ветер только и мечтает о том, чтобы поселиться навеки в твоих волосах. Потому что это гораздо приятнее, чем быть обыкновенным свободным ветром.

И ласково прикоснется к твоей щеке.

Ты будешь смеяться.

Ты скажешь: вы сговорились.

Я и ветер – тот самый, который я поймал для тебя.

В тот вечер случилось непоправимое.

Но прежде Инга увидела закат – наверное, самый прекрасный в ее жизни.

Она любила смотреть на закат с самого детства. Окна квартиры, в которой проживала их немногочисленная семья – Инга и ее бабушка – выглядывали на запад, и каждый вечер Инга прилипала к запотевшему от теплого дыхания стеклу на целый час, а то и больше, чтобы следить за исчезающим солнцем. Каждый закат был по-своему удивительным, не похожим на десятки и сотни других закатов, которые наблюдала Инга из окна своей детской комнаты.

Детские впечатления от этого зрелища были просто невероятными. До шести лет она ни минуты не сомневалась в том, что по вечерам солнце кто-то съедает. Какой-то дикий и страшный зверь сидит там, невидимый за линией горизонта, и откусывает оранжевые кусочки, похрустывая ими с довольной ухмылкой на своей дикой и страшной морде. Инга долго мучилась от этого предположения, а потом решилась поведать о своих страхах бабушке.

«Нет никакого дикого и страшного зверя», – терпеливо объяснила бабушка. Инга привыкла бабушке верить, поэтому согласилась, что зверя дикого и страшного на самом деле нет, и по ночам солнце никто не съедает. В самом деле, как-то глупо получается: откуда же солнцу взяться на небе, если его кто-то съел? А в то, что в небе живут тысячи разных солнц, похожих друг на друга, как две капли воды, Инге почему-то не верилось. Тогда Инга начинала думать, что солнце тонет в реке.

Медленно опускаясь в реку, оно лежит там до самого утра, остывая, а утром выныривает из воды и снова прыгает на небо, свежее и чистое, как будто совсем новое, солнце. Но тогда как объяснить, что солнце по утрам появляется совсем с другой стороны неба? С той стороны, где нет никакой реки, а есть только высокие дома и пыльная асфальтовая дорога, по которой рано утром бабушка отводит Ингу в детский сад?

«Солнышко просто ложится спать», – объясняла бабушка, и Инга тут же представляла себя огромную постель с пуховой периной, застеленной атласными простынями. Там, за той чертой, которую взрослые называют линией горизонта.

Этот вариант понравился Инге больше всего, и часто, засыпая, она представляла себе эту пуховую перину, атласные простыни и спящее солнце – этакий оранжевый колобок, рыжий котенок, свернувшийся на подушке. «И нет никакого страшного зверя», – убеждала себя Инга, веря и не веря в его существование.

Потом, позже, когда Инга стала уже большая, когда превратилась в умненькую девочку-отличницу, прекрасно знающую о том, что же такое линия горизонта и куда на самом деле девается солнце ночью, она все равно продолжала вечерами сидеть у окна и пялиться на исчезающий диск дневного светила, не замечая ничего вокруг и боясь пошевелиться. Бабушка, человек по натуре очень мнительный, даже переживала за Ингино здоровье и все собиралась отвести ее к врачу, думая, что Инга растет у нее какая-то странная, совсем не такая, какой полагается быть нормальной девочке. Сердилась на Ингу, и на своего покойного мужа, Ингиного дедушку, который в свое время после тридцати лет ожидания в очереди получил эту злополучную квартиру с окнами на запад. Иногда даже сердилась на солнце, которое выбрало такое неподходящее место для того, чтобы устраивать свои вечерние представления.