Вероника - Брат Гильом. Рассказы

– Изыди, дьявол, убирайся к себе в преисподнюю!

– Когда Фьяметта насыпала жгучий перец в твой грим, ты ругалась куда изящней, – тонкий стан Леонарда изогнулся в шутливом поклоне, – трижды ты звала меня, и я приходил. Теперь я волен трижды позвать тебя. Третий счастливый. Смотри!

На ладони у Леонарда лежала роза. Бутафорская, тряпочная красная роза – сколько поколений Коломбин надевало её, играя фарсы дель арте? Беглянке из женского монастыря, хулиганке и безобразнице Пьетре было почти семнадцать, когда она в первый раз закрепила цветок в кудрях. Целую жизнь, полную солнца, аплодисментов и поцелуев, она выходила на булыжники и подмостки, выходила всегда босиком. И играла…

Паола вцепилась в пыльную розу, словно роженица в младенца. Леонард рассмеялся – звонко, будто бы хрустальные шарики сыпались по серебряной крыше.

– Приколи её к волосам радость моя, но прежде уколи палец шипом. И останешься рядом со мной – вечной спутницей, вечной актрисой бессмертного карнавала. Пока солнце не коснётся лучом часовни, у тебя есть время подумать, решай. Я…

– Не надо, Леонард. Правду ты говоришь или лжёшь – есть слова, с которыми не играют даже в театре. Я подумаю до рассвета, у меня ведь ещё есть время? – протянув руку, Паола легко погладила бархатистую, словно персик, щеку беса.

– Ту улыбаешься так же как прежде, годы не властны над истинной красотой, радость моя. И знай – что бы ты ни выбрала – ты лучше всех. Клянусь звездой балаганщиков и глупцов – такой актрисы я не встречал и не встречу, помнишь – ты вставала с колен и говорила «Чудо…» и зрители верили, будто твой Арлекин и в самом деле воскрес.

– Льстец. Ступай… слава богу мои невесты даже не представляют, с кем я веду беседу.

– Это был бы чудесный фарс – монахини пользуют сирых и страждущих, а настоятельница в это время целуется с чёртом.

– Ну уж нет… ты забыл, как щедра я была на хорошие оплеухи? До свиданья, мессер Леонард, – Паола развернулась и неторопливо пошла назад – за надёжные стены обители. Молодое, звенящее «Прощай, Пьетра» заставило её вздрогнуть, но не ускорило шага. Влажный воздух был полон запахов – винограда и театрального грима, пирожков с печёнкой и пива, дорожной пыли и шуршащего шёлка нового платья…

– Матушка!!! – истошный вопль сестры Гонораты вернул Паолу на землю, – матушка, стыд какой!

– Тихо, сестра. «Отче наш» про себя – и рассказывай.

– Послушница наша новенькая, Кларета… остроносая, рыженькая такая… она…

– Что она? Варенье из кладовой утащила? На мессе заснула? Тебя дурой назвала?

– Не спалось мне, матушка, решила сходить в часовенку помолиться. Шла мимо виноградничка, глядь – кусты шевелятся. Заглянула – а там Кларета и паж госпожи Флоримонды, ой, матушка… – Гонората нацелилась выть.

– Значит так, – Паола сняла с пояса связку ключей, – пойдёшь сейчас в кладовую и возьмёшь два лимона. Один съешь сама, чтобы впредь крепче спалось, другой Кларете скорми, чтобы не так сияла. Она ведь не постриженная ещё?

Удручённая Гонората покачала головой.

– Вот и славно. Значит женим. Ступай. И запомни – и другим закажи – я молиться пошла за страждущих и убогих. Кто меня до утренней мессы побеспокоит в храме – год без перерыва в богадельне горшки выносить будет.

Гонората охнула и переваливаясь, как утка, побежала в кладовку. Паола же отправилась в храм. Убедилась, что никому больше не приспичило помолиться посреди ночи. Закрыла двери и заложила засовом. Трижды прочла «Отче наш». И только потом разрешила себе биться лбом о холодные плиты пола, стучать о камни бессильными кулаками.

…Ей было пятнадцать – сироте, неизвестно чьей дочке. Дважды в год для неё в монастырь привозили подарки – чудных кукол, прелестные молитвенники, тонкое бельё и тёплые плащи из причудливо крашеной шерсти. И деньги, много – поэтому ли или за особую чуткость ума, аббатиса выделяла юную Пьетру и наставляла её отдельно – в чтении и шитье, рисовании буквиц и лечении ран. Дважды в год Пьетра надеялась – вдруг объявится мама или отец и заберут её в чудный, широкий мир. Всякий раз надежды оказывались тщетны, она взрослела, и аббатиса всё настойчивей начинала вести беседы о будущем пострижении.

Неожиданно, ниоткуда стали приходить письма. Чудесные поэмы, игривые и фривольные, нежные и пронзительные. Они не требовали ответа, они ничего не хотели – просто оказывались по утрам под подушкой. В конце стояла печать карнавальной маски и подпись «мессер Леонард». Она думала – это её отец. И однажды, головокружительным майским днём спрятала под рубашкой свои драгоценности – золотой крестик, жемчужные чётки и пачку писем, перелезла через калитку и сбежала. По счастью ей повезло в тот же день встретиться с труппой бродячих комедиантов. Актёры не ограбили её, не принудили к скверному, наоборот – пожалели и дали место в повозке. И покатилось…