Вилена Смирнова - Запутанные нити. РАК - умереть нельзя измениться

Знаешь, в этом всем самое паршивое на первых порах от близких и друзей услышать, что все будет «зашибись». И еще узнать миллион сто тридцать семь вдохновляющих примеров про то, как люди заболели и вылечились. У каждого в мозгу будет стоять жесткий блок: «У меня другое и мне плохо».

Лучше, если бы кто-то умел спросить в нужный момент: «Насколько все плохо?». Лучше, если бы в ответ на твое сообщение кто-то сказал: «Это жесть. Это не про тебя. Мне больно.»

О чем можно говорить? О жизни, о ерунде, чуть-чуть о том, что дальше. Но в контексте обыденности.

«Надо летом побольше огурцов таких законсервировать». И это все не с целью отвлечь или переключить внимание – его не переключишь. Это так, в проброс, доставая банку с полки.

Или вот: «Слушай, там распродажа остатков коллекции летних шлепок, может возьмем? Чтобы на море съездить… Ты же поедешь на море силы набирать…».

Можно делиться, можно обсуждать, можно аккуратно доносить то, что снаружи, если надо будет находиться в больнице.

Про что это? Про жизнь однозначно. Да, кажется, что круг замкнулся, жизнь окончена. Или вот та, прежняя, закончилась, а какая будет – не хочется знать. И поначалу это реально будоражит до ненависти. К тем, кто может также обыденно что-то продолжать. К тому, что все продолжает течь, а тебя уже как бы слегка нет здесь. И даже истории про то, как у кого-то изменилось восприятие и события после выздоровления. У меня это вызывало буйную ярость. Я просто ничего не хотела про это знать. Каждое такое слово резало как острый меч. Даже помню компьютер чуть не разбила, когда такая история попалась.

Еще про то, что бесит, и слишком очевидно. Тебя пытаются переключить, развлечь и выглядит это все натянуто и нелепо. «Ну, не будем про плохое… Давайте вот про редкие исчезающие виды белых морских тюленей – представляете, их обнаружили в Антарктиде! Целых два!»

Знакомые будут действовать по принципу «В доме повешенного не говорят о веревке», и некоторое время обрываться на полуслове в историях про онкологию, про чьи-то уходы. Либо противоположно – настойчиво и бестактно «рубить с плеча» правду-матку с назиданием. Мол, да, тот-то боролся-боролся, да не помогло, все от курения (от экологии, от жратвы, из-за жены/любовницы/тещи/начальника/правительства/Путина).

Я заявляю от лица диагностированного:

нам не надо про исчезающих тюленей. Вот так чтобы нарочито.

Не надо натужно пытаться «поднять настроение» с девизом: «а то как-то не то что-то».

Не надо невротически интересоваться нашими планами и ожиданиями. Когда время подойдет – скажем. Или не скажем.

Не надо выносить вердикты о вреде курения и закреплять гвоздями на лбу приговоры. Даже если этот приговор не озвучен – в вашем взгляде все можно прочитать. Повремените или уберите это совсем.

Не надо ссылаться обреченно на наследственность. Особенно, если у кого-то в роду по линии троюродного свата чьего-то брата когда-то что-то было. Это ни о чем.

Не надо закидываться далеко вперед – «Ну, мы с тобой еще на свадьбе твоих правнуков погуляем!» Будущее сейчас – это от анализа до анализа, от результатов до результатов. Это максимум завтра-послезавтра.

Под кожу лезть не надо тоже. Если разговор у «больного» про борьбу и ценность жизни не идет, пусть не идет. И если ему интереснее о своих котиках, пусть будет о котиках.

Не надо про то, как наука далеко вперед шагнула. И про новейшие методы/препараты. Наука-то, может и шагает, а «пациент» не двигается.

– Представляешь, смотрю – людям рекомендуют к психологу обратиться. И родственникам, и самому пациенту. А чтобы обратиться якобы за помощью, ему еще нужно помочь захотеть эту помощь получить. Или помочь увидеть, что он в помощи нуждается. Он-то считает, что нет. Если начинать убеждать, выстроит такое могучее сопротивление!

– А если она откажется лечиться? Она сейчас думает, что это все ошибка. Нужно же что-то делать, время-то идет… А я сама, кажется, заболеваю… У меня такая слабость…

– Откажется лечиться? Может. А если откажется жить? Или отказы-ва-ет-ся уже давно?…

У меня был такой опыт, когда несколько лет назад Дишка тяжело и непонятно заболел. Чем хуже было его состояние, тем более зверски я врубала свое «делание». И за короткий период дошла до того, что начинаю испытывать все симптомы, что есть у него. Он с трудом дышал – у меня началась одышка и затруднения дыхания. Он слабел на глазах – я к вечеру еле могла пошевелить рукой. У него была страшная тахикардия – у меня сердце стучало в голове. Я подумала только раз – стоп! если я лягу рядом с ним, ничем помочь не сумею. Сопротивления у него не было – он был слишком слаб. И я каждый день делала то, что возможно было делать сегодня. Читала, гоняла врачей с назначением обследований, искала методы. Но самое главное – научилась большой тонкости в оценке его состояния. И просто из-за его плеча что-то делала в унисон. Приносила ему в больницу книжки, открывала в любом месте и начинала читать. Если он мог стоять на ногах, даже проводила энергетическую чистку. Если он не мог стоять, включала тибетские чаши и просила его слушать. Есть тогда он мог мизерными порциями – не больше столовой ложки. И мы вместе радовались, когда он осиливал свой очередной «обед». Радовались всему, что было как в первый раз: смог пройти несколько шагов, смог свободно дышать, смог донести ложку до рта. Я не спрашивала его, хочет ли он жить. Просто сделала вид, что да. И этой новой жизни мы учились вместе. Я не заставляла его бороться или держаться. Я иногда говорила, что его улыбочка для меня лучшая награда. И он улыбался.