Алексей Жарков - Жуть. Роман-концерт в трёх частях

Немца вывели и посадили в чёрную тюремную карету, он забился в угол и запричитал: «Я не продавал, я не заставлял их пить, они же сами, причём тут я?». Затем его мысли вернулись к эксперименту, он вскочил на ноги, вцепился в решётку и стал кричать, что совершил научное открытие, произвёл в пробирке сгусток времени, невиданную доселе субстанцию, сделал то, чего прежде не удавалось никому.

– Глянь, как глазёнки выпучил! – ехидно ответила толпа на немецкие выкрики.

Томас попытался вырвать решётку, раскачать карету, выбить ногой дверь – всё тщетно. Наконец мысли учёного поднялись до уровня философских рассуждений и отправились на поиски ответов на отчасти риторические вопросы. Он снова сел в пыльный угол и, подскакивая на ухабах, принялся размышлять, почему время, полученное им в результате опыта, оказалось таким чёрным.

Оказавшись в застенке, немец брезгливо осмотрел сырую камеру, вдохнул пропитанный клопами воздух и понял:

– Всё сходится… время не может быть светлым.

* * *

Капитона искали три дня. Последним его видела Фёкла, но сказать ничего не смогла, потому что была немая. Жестами показала, что вечером того дня он был в стельку пьян, а на вопрос «куда делся?» подняла плечи и развела руками – «леший его разберёт». Говорят, что где-то на окраине города видели мужика, похожего на Капитона. «Кажись его, а кажись и нет – сильно старый, борода седая, лапти протёртые… токма кафтан похож». Поговаривали, будто «узрел он грядущее», а монахи Зелёной пустыни сочли его юродивым и уговорили в послушники. Там, на радость монахам, он исступлённо вещал про небесный камень, который трижды громыхнул в неведомой сибирской глуши, или, забиваясь в курятник, обхватывал голову руками и шептал сквозь слёзы: «Царя, царя батюшку не троньте, ироды окаянные, детишек, детишек малых пошто губите?»

Томаса Фукса отпустили, и он вернулся в родное Саксонское княжество.

Злосчастную табличку сняли с чёрной двери, а в доме сделали пивную «У Томаса». Знатная, кстати, была пивнушка. И пиво отменное, терпкое, ароматное, цвета необычного. Чёрное, как уголь. Как время.

– Проходите, Джакомо. Надеюсь, вы учли моё пожелание.

– Можете не сомневаться, я здесь инкогнито. У вас красивый дом, граф.

– Его красота зависит от взгляда гостя, и настроения города, но сегодня Турне весьма приветлив из своей солнечной ванны. Прошу. Моя небольшая… мастерская.

Сен-Жермен предложил гостю стул. Джакомо Казанова медлительно присел, осматриваясь.

Всевозможное оборудование красовалось загадками своего предназначения, но сказать, что оно захламляло комнату… – нет, во всём этом был некий потаённый порядок истинной алхимии или безукоризненного шарлатанства. Казанова твёрдо верил в последнее. Как ещё относиться к человеку, утверждающему, без стеснения, что он живёт не первое столетие, что тайны природы для него открытая книга, а из горсти меленьких бриллиантов ему под силу выплавить один большой?

Только как к прирождённому обманщику! Пусть и более искусному, – стоило признать! – чем сам Джакомо.

Казанова в который раз пробежался взглядом по сосудам и плавильным тиглям. На высоком столе, одном из многих, стояли песочные часы, пестик и ступка, лежали книги… книги были везде, точно пыль. В нутре перегонного куба мерцало дыхание призраков.

– В письме вы просили о встрече, Джакомо. И вот вы здесь.

– Узнав о вашем пребывании в Турне, я не мог упустить шанс быть представленным столь загадочному человеку.

– Моё согласие также продиктовано любопытством. Ведь это наша последняя встреча.

Казанова прозрачно усмехнулся, но улыбка далась нелегко.

– В ваших словах, граф, слышится излишняя уверенность.

Сен-Жермен, облачённый в диковинное платье восточного покроя, пожал плечами.

– Это не уверенность, а печать знания. Так что давайте насладимся этим временем и этой беседой. Даже молчанием, хотя, если оно затянется, я возьму на себя смелость прервать его рассказом.

Граф выглядел под стать комнате. Борода до пояса, жезл из слоновой кости и это платье… Подлинный колдун – подлинный шарлатан.

– У вас найдётся монетка?

– Да, – Казанова протянул Сен-Жермену медяк.

– Двенадцать су, монета нищих, прекрасно.

Граф положил монету внутрь странного сосуда, опустив сверху – идеально в центр медяка – чёрное зёрнышко. Затем взялся за паяльную трубку. Гость не отрывал взгляда от разогреваемого кругляша. Зёрнышко превратилось в ослепительно-белую точку, которая вспыхнула и исчезла – провалилась в монету. Сен-Жермен отключил трубку и дал металлу остыть.