Михаил Огарев - Страсти в неоримской Ойкумене – 2. Истерическая фантазия

– Сколько всего зараз…

– Но то со знаком «минус»! А вот далее начались чудеса в духе новозаветных пророков! Едва я, освобожденный и воспрянувший, собрался было последовать за своим спасителем, как сзади кто-то схватил меня за башмак. Я обернулся и оторопел: отломанная Охлонием богинькина длань вцепилась в ремешки и не пускает!

– Скорее, запуталась?

– Опять перебиваешь, бесстыдница? Умолкни! Истинно говорю: вце-пи-лась! Мертвой хваткой! Тут меня и в жар, и в холод кинуло. И в пот, и в озноб… Мог бы и вообще оскандалиться ненароком, да святой папаша опять выручил. Извлек он из-под парчовой своей власяницы крест (внушительный такой, скифский кистень чем-то напоминает) да ка-ак им махнет! Я инстинктивно шарахнулся вбок, упал, пополз… Затем медленно встал на четвереньки и почувствовал, что свободен!

Одухотворенность набрякшей физиономии плебея Шлеппия в эту минуту не поддавалась никакому адекватному словесному пересказу. О чем я сдержанно его и уведомила. Сергий важно покивал:

– Так о том и речь! Вольный был телом и непоколебим духом, несмотря на грядущее похмелье! Тем паче, что преподобный Охлоний пообещал слегка подлечить и, надо сказать, слово свое сдержал. Правда, свыше двухсот так и не накапал, но и это помогло. В предвкушении выпрямился я тогда в полный рост, харкнул всей слюной, которая во рту оказалась, прямо в глаза гнусной кариатиде и под неусыпным надзором моего заботливого пастыря отправился в монастырскую светелку. Там мы поправились беленькой, обговорили новую идеологию, причастились красненьким… Хотя порядок действий я уже не вспомню. Вино и вдохновенные беседы точно были.

– А не припомнишь, которая из двух мерзких подпирающих статуй тебя, целомудренного, домогалась? – вкрадчиво осведомилась я. – Правая или левая? Вопрос принципиальный, учти!

Центаврус с подозрением посмотрел на меня, бесцеремонно плюхнулся в кресло Сычия и вскинул глаза к грязному потолку. Сказал с расстановкой:

– Если мне не изменяет чувство ориентировки в замкнутом пространстве, то… Левая, пожалуй. Да, левая, я уверен! Харя у нее – ехиднее не придумаешь… Ты куда?

По-черепашьи (а может, демонически?) подвигав головой, я удалилась и ровно через минуту вернулась с черным целлофановым мешком в руке. Тяжесть была немалая, но приходилось терпеть.

Подогретая мужская команда принялась с четырех направлений сверлить меня настороженными взорами: все, кроме так и не пробудившегося от январской спячки обмуровщика Локисидиса, были заинтригованы. Я надеялась, что их не разочарую.

Подхватив обеими ладонями мое преподношение и взвесив его, Шлеппий дурашливо фыркнул:

– Надеюсь, это картошечка? А то нам завтра зажирать «вавилоновку» нечем!

– Разверни, – тихо предложила я.

Если бы он сперва заглянул внутрь… Но Центаврус с пренебрежительным сплевыванием на стенку сразу вывалил содержимое пакета себе на колени.

И застыл. Остальные тоже.

Выпавшая из целлофана женская мраморная головка с серым, похожим на лишай, пятном на месте правого зрачка, острым шейным обломком воткнулась Сергию между ног. Скрестились два взгляда: мертвый скульптурный и не совсем здоровый человеческий.

– Дальняя кариатида в той галерее изображала белокурую Калипсо, дочь мятежного титана Атланта. – тихо сказала я. – А та, с которой столь храбро воевали вы с Охлонием, звалась Цирцея-Кирка. Мудрая наставница Одиссея и его возлюбленная. Ныне их больше нет. Галилейские жрецы давно искали повод убрать ненавистные им статуи и воспользовались тем, что два каких-то остолопа изуродовали одну из них. Не потребовалось и фальшивого предлога «на реставрацию»: ночью пригнали упряжку коней, отбили крепления, зацепили крюками и отволокли на свалку. Ах да, конечно! Предварительно два дубовых столба установили – чтобы верх портика не обрушился…

Беспрерывно терзая одежду на груди одной рукой, Центаврус попробовал было другой стереть многовековой лишайный нарост с бесстрастного каменного лица – безуспешно. На него никто не смотрел: все ждали от меня продолжения.

Ободренная таким вниманием, я сказала очень серьезно:

– В любом обличьи солнечная нимфа Кирка всегда являлась критическим испытанием для заносчивых представителей сильного пола. Если человеческие качества преобладали в их внутреннем естестве – тогда они поднимались на очень важную ступень в своем развитии. По направлению от инстинктивного, темного – к светлому, Божественному. Ну а в случае, как с несчастным Шлеппием, когда под воздействием алкогольного суррогата наружу вдруг выползло животное, скотское… Тут один путь: в объятия религий, считающих женщину изначально греховным, насквозь порочным созданием. Можно подумать, будто она и совершила первое на планете убийство!