Геннадий Каплун - Собачьи дни

Худшим развитием сюжета обычно была одна недоразвитая полупоза из «Камастры» и отсутствие всякого намёка на успешное завершение полового акта, свидетельствовавшие о полной и безоговорочной капитуляции эрекции перед алкоголем. Если же партнёру всё-таки удавалось собрать остаток сил… в кулак, добиться вертикального стояния «огарка» и «зажечь» его, «фитиль» всё равно очень быстро затухал после «заячьего» полового акта. Это можно сравнить со спектаклем, в котором начало действия практически совпадает с концом.

Под утро неудовлетворённая дама, прихватив с собой что-нибудь на память о «незабываемом» сексе, исчезала в неопределенном направлении, не забыв намазать дешёвой губной помадой на зеркале два-три сочных слова на собственно русском языке.

– Козёл, – примерно так, в ответ на вопрос подруги: «Как всё прошло?», заявит обладательница той самой помады.

«Сама коза», – подумает, сочувственно улыбнувшись, подруга.

– Я был на высоте, – на тот же вопрос друга ответит «козёл» и добавит: – Она была восхитительна!

«Не на высоте ты был, а в заднице», – мысленно поправит друг и по-приятельски хлопнет «козла» по плечу. Хотя, на самом деле, подумает он несколько иначе, но смысл тот же.

А если бы и вслух, и в самой грубой форме, то чего обижаться-то?! Какой же русский не любит быстро! Ему вечно некогда. Любить с ветерком, не сбавляя скорости на виражах, не замечая запретительных знаков и бычьего сигнала светофора – это по-русски. Минимум закуски, максимум водки – это по-русски. С таким раскладом достойному сексу со временем не поможет ни стриптизёрша, ни, на худой конец, факир с призывом: «Ванька, встанька!». А Ваньке-то и так хорошо. Его царевнами прельщали. Не поднялся Ванька. Не стал богатырём. Забыл о своём главном предназначении. Говорит, половой склероз. Вот и получается, что нечто отдалённо напоминающее секс приближённо оказывается свинством.

В альтернативу нечистоплотным плотским развлечениям в Каинске имеется даже свой профессиональный театр «Кураж», почти все актёры которого запойные пьяницы, а актрисы то ли работали, то ли подрабатывали в борделях. Был ли это заработок или приработок зависело от внешности, возраста и темперамента жриц Мельпомены.

Однако театральному режиссёру Полукровкину Дмитрию Андреевичу, которого служители муз за глаза чаще всего называли Димасик, неизменно удавалось «покуражиться» и из этого творческого бедлама вылепливать довольно приличные сценические образы. Поэтому городская элита старалась не пропускать ни одной премьеры в театре, а некоторые даже выступали меценатами.

Полукровкин родился в Санкт-Петербурге в околомельпоменной среде. Его мать, Татьяна Сергеевна, работала художником-гримёром в одном из театров города. Ей было тридцать с заячьим хвостиком, когда она познакомилась с Андреем, отцом Димасика, который после окончания обучения устроился на работу в тот же театр художником-бутафором.

У Татьяны к этому времени закончился долгий, как неспешное пешее путешествие от Москвы до Владивостока, роман с художником-постановщиком театра. Немолодой и, как оказалось, не благородный ловелас вскружил голову тогда ещё почти юной особе, которая верила во взаимную любовь. Эта любовь представлялась Татьяне ремейком одной из немногих пьес со счастливым концом из репертуара театра. Но, увы, конец оказался не таким уж и счастливым.

Ловелас был закоренелым холостяком и годами кормил Татьяну обещаниями брачных уз. Но время шло, а Татьяну с художником-постановщиком театра связывали не узы, а всего лишь любовная ниточка. Засим ловеласу предложили работу в именитом московском театре. Расставание было бурным. Он хотел уйти красиво, Татьяна не желала расставаться вовсе. Следствием их пылкого прощания стали глубокие царапины на лице ловеласа, придавшие некоторую мужественность женоподобному существу. Но после того как буря начала выдыхаться, несчастная Татьяна, уступая просьбам подлеца-ловеласа и приступу профессионализма, обработала его раны и наложила на физиономию пострадавшего негодяя грим.

– Теперь иди и отыщи себе другую гримёршу… – выгнала ловеласа, закончив мастерскую работу, Татьяна и добавила с болью в голосе: – Дуру!

Ловелас не заставил себя упрашивать, но перед тем, как закрыть за собой дверь, попытался промямлить что-то несвязное в своё оправдание.

Вдруг Татьяна увидела перед собой жалкое существо. Настолько жалкое, что ей стало жаль себя и тех лет, которые она с ним провела.