Юрий Рудис: Хроники Порубежья

Первым захохотал смешливый Жанты, затем смех сделался всеобщим.

— Да, Садиро, брат Самаха, — сказал Хадир, — сегодня ты особенно красноречив. Но я собрал вас не для того, чтобы слушать, как вы будете обвинять друг друга. Скажу лишь — если наше прошлое было столь прекрасно, то зачем что-то менять в нашей жизни? Однако, сдается мне, наше прошлое было не столь прекрасно. Мне же хотелось услышать от вас, что вы думаете о нашем будущем.

Тысячник Тохурша пожал плечами, — Вождь, одни из нас могут думать как Ромада, другие как Садиро. А третьи, и их большинство, начнут думать только тогда, когда ты положишь в их головы свои мысли. Так же позволь напомнить тебе о вопросах, заданных Жанты. Что собирается делать твой старший брат Бадал? Что собираешься делать ты?

Слова, сказанные тысячником, многим показались дерзкими и неучтивыми, но Хадиру они, кажется, пришлись по душе. Во всяком случае, он благосклонно кивнул тысячнику, и может быть лишь на долю секунды промедлил с ответом.

— Бадал не вернется. И писем от него не будет. Это — последнее. Тохурша, читай, чтобы все слышали. Тысячник поднялся во весь свой почти двухметровый рост и, приняв с поклоном свиток, развернул его. — Да, это писал Бадал. Узнаю его руку.

— Читай же! — крикнул Хадир.

— Хадиру пишет Бадал.

Знай, что изнуренный тяжкими ранами, отойду в скором времени к праотцам, раньше, чем ты прочтешь это письмо. Прощай.

Об унах. После этого поражения им уже не подняться. Мне жаль, что я нашёл свой конец, сражаясь под их знаменами. Но теперь клятвы верности, которые принесли им дед, отец и я, умерли вместе с нами. Ты и народ Будж свободны от них.

О войске. Его больше нет. Со мной осталось три дюжины воинов, которые ожидают моего последнего вздоха, чтобы последовать вслед за мной. Наши семьи достались в добычу победителям. Об этом всё.

Князьям и тысячникам народа Будж пишет Бадал.

После моей смерти, как велят закон и обычай, старшинство переходит к моему младшему брату Хадиру. Повинуйтесь ему, как повиновались моему деду мудрому Хачарою, моему отцу благородному Долу, мне — Бадалу. Знайте так же, что дорога на запад, вымощенная нашими костями, открыта. Те, кто победил нас, скорее оплакивают свою победу, чем празднуют её, так дорого она им досталась. Идти или не идти нашим путем, решать вам. Я же готовлюсь предстать перед лицом Будхи, да пребудет над всеми нами его милость.

Окончив читать, Тохурша прижал на мгновение свиток к губам и, снова поклонившись, вернул его Хадиру. После чего сел на свое место и закрыл лицо руками.

— Мне часто казалось, — задумчиво произнес Жанты, — что все, кто ушел с благородным Долом, умерли. И вот они умерли.

— Но мы живы, — сказал Хадир. — И теперь у нас есть выбор.

Сразу за укреплениями Сардиса простиралось огромное поле, называемое, по имени его прежних владельцев, Аланским. Здесь по традиции собирался Большой совет народа Будж. Большой совет отличался от Малого совета тем, что в нём надлежало участвовать всему народу. Созывался он редко, и предшествовал обычно какому-нибудь важному событию, чаще всего событием этим была война.

Буджи давно не вели больших войн. Кровь лилась только в пограничных стычках. Юноши закалялись, то отражая набеги беспокойных соседей, то сами нападая на них. Цели этих боевых действий не простирались обычно дальше отгона скота и похищения девушек, но главным трофеем удачливого и отважного наездника была слава, которая возрастала после каждого успешного предприятия. Хотя схватки эти нередко отличались крайней ожесточенностью, но никому не приходило в голову называть их войной. И, конечно, ни одна из них не могла стать поводом для созыва Большего совета.

Поэтому когда однажды утром девять трубачей вышли из шатра Хадира и, задрав к небу жерла костяных труб, огласили окрестность заунывным воем, многие буджи, из тех, кто помоложе, даже не поняли смысла этих звуков, потому что слышали их первый раз в жизни. Старики же встрепенулись, словно птицы, почуявшие приближение весны. И скоро уже все разговоры были только об одном. Весть о том, что вождь собирает Большой совет на Алановом поле, пошла гулять по кочевьям, как степной пожар, воспламеняя сердца.

К назначенному сроку на краю поля вырос целый город из палаток, шатров, крытых повозок и шалашей. Он тянулся вдоль берега реки, насколько достигал человеческий взгляд, и говор десятков тысяч людей, обитающих в нем, конское ржание и скрип колес, сливались в сплошной гул.