А. Гайсин - Любовница Иуды. Роман

– Сбежала? Значит, её нет на острове? – Иуда с громким стуком поставил чашку на блюдце, едва не расколов его.

– Мои хлопцы весь город обшарили. Как в воду канула. Но воды она, понятно, тоже боится… Ладно, я опаздываю. Спасибочки.

Он грузно поднялся, нахлобучил на рыжеватую шевелюру красную фуражку с фасонистой тульей и зашуршал яловыми сапожками по сухому гравию. Вскоре и мальчик поплелся во двор – его шажки были бесшумные, скользящие, будто передвигался он по тонкому льду. Иуда смотрел, как шевелятся острые лопатки мальчика под рубашкой, и проникался глухой тревогой… Уж не этот ли вундеркинд-затворник ночью разливался на разные лесные голоса?

Низкий грудной голос Марсальской вывел его из оцепенения:

– Неужели ты собираешься агитировать за всеобщее покаяние в этом костюме? Тебя примут за интеллигента-демократа и сразу прибьют. А мне хочется ещё раз переспать с тобой. Я может, соскучилась по иностранцам!

В чулане она подыскала для Иуды подходящую одежонку среди всякого старья и велела переодеться. Затем принялась гримировать ему лицо. Спустя некоторое время, из круглого зеркальца на Иуду взглянул пожилой нищий-изгой в цыганской шляпе, вызывая не только сочувствие, но и брезгливость.

С Иудой мы разминулись минут на пять. Увидев нас, двух журналистов, явившихся в особняк в поисках самых свежих новостей, похмельных и запыхавшихся, Марсальская рассмеялась.

– То вы рано, то вы поздно. Где же ваш репортерский нюх?

– Неужто получилось? – ахнули мы.

– Да ещё как славно, – она, жмурясь от удовольствия, с хрустом потянулась в кресле.

Мы, разумеется, не поверили, но на всякий случай расстроились: такое важное для нас событие прозевали. Обидно было то, что именно мы весь вечер упрашивали хозяйку дома, которая своей славой медиума и экстрасенса была обязана нам, вызвать из Инферно дух загадочного Иуды, чтобы теснее войти в контакт с героем будущего романа об этом Евангельском персонаже – нашей дерзкой мечты (ничего себе мечта, пожимали плечами ближние, а дальние подозрительно косились и крутили пальцем у виска). Но у Марсальской в тот вечер ничего не получалось, она нервничала и злилась, бесполезно манипулируя гладкой ореховой палочкой с металлическим наконечником. Затем вообще заявила, что ни светлые, ни темные силы не могут терпеть журналистов. А тут пришли новые гости. Хамоватый атаман долго утомлял дифирамбами в честь хозяйки и скифских лошадей, а другие два мрачноватых типа так откровенно тяготились нашим присутствием, что пришлось нехотя ретироваться. Ирнег Тимс подался к своей давней подружке в общежитие моторного завода, а Александр Гайсин отправился домой – к любимой жене Ирине и дочери Кате.

Теперь же видя, как мы огорчились, Марсальская сразу повела нас в дом, открыла небольшой сейф и вытащила портативный магнитофон. (Как тот попал к Ириаде Кондратьевне это отдельная история: подарок губернатора Ферапонтова, когда он активно сотрудничал с органами государственной безопасности; однако техника была подарена не для развлечений, а для «работы» с иностранцами. У Залетновой, по слухам, имелся такой же.)

Перед тем как включить воспроизведение магнитофонной записи, Марсальская закурила и, по-козьи щуря глаза, сказала:

– Только для вас, мальчики. Надеюсь, не забудете упомянуть меня в своём… шедевре?

Мы, конечно, пообещали и стали жадно слушать всё то, о чём читатель уже знает. Вплоть до интимного разговора хозяйки с гостем в спальной комнате после волнующей музыки вздохов и стонов. Марсальская была без всяких комплексов и даже испытывала повторное наслаждение, бегая возбужденными глазами по нашим прибалдевшим лицам, словно вместе с нами стояла у замочной скважины.

– З-значит, он яв-вился в-во плоти?! – воскликнул, заикаясь, Гайсин и выхватил из пачки импортную сигарету, хотя никогда не курил.

– А что, имеющий уши не слышит? Тогда пускай увидит. Наш гость отправился на митинг. Если хотите найти его, поторопитесь… Пока он ещё живой.

Мы помчались на площадь Восстания.

Сейчас, когда самое страшное уже позади (впрочем, полной уверенности в этом быть не могло), нетрудно представить состояние Иуды в первые дни его пребывания на острове. Не ошибемся, если напишем: чем глубже он проникал в клокочущее нутро города, тем сильней в нем становилось ощущение, что он попал в старый Иерусалим или, скажем, Кесарию Филиппову. С их ползучими римскими тенями, которые призраками бродили повсюду: по угрюмым и помпезным зданиям с лепными гербами на фронтонах и победной мощью колонн, рядом с гигантскими памятниками, под призывами обеспечить мировое господство идей Великого Учителя. А главное, призраки были растворены в самом воздухе острова, и без того насыщенном легковоспламеняющимися парами нетерпимости. Иуда заметил, что в этот маленький Вавилон слетелось из разных провинций страны человеческое воронье на трупный запашок той жизни, которую любили и не хотели отдавать во власть реформаторского Центра. Многие языки слились здесь в один – на почве неприятия каких-либо изменений. Казалось, общая ненависть к центральной власти породнила горбатые носы с вздернутыми, круглые глаза с узкими, черные волосы с русыми. Этот островок всем своим существованием ещё раз доказывал, что только нежелание (отсутствие) свободы делает людей братьями, ведь только братья по несвободе (свободе) скованы одной цепью, объединены одними камнями.