Даниэль Клугер - Мушкетер

Больше я не мог выносить позора. Меня душили злые слезы. Я бросился к лестнице. Отец меня не удерживал. И правильно делал – в таком состоянии я мог бросить ему непозволительную дерзость, а может быть – страшно подумать! – даже поднять на него руку.

Выбравшись наверх, я бросился из усадьбы куда глаза глядят. Щеки мои горели, словно кто-то хорошенько отхлестал по ним, я испытывал чувство тяжелейшего оскорбления, нанесенного мне неизвестно кем, а шпага, колотившая по ногам, рождала сильнейшее желание пустить ее в дело. Я мечтал о том, чтобы кто-нибудь, идущий навстречу, отпустил по моему поводу шутку или бросил на меня косой взгляд. Увы! Дорога, по которой я шел, была пустынна.

Может показаться странным, что слово «евреи» не вызывало у меня воспоминаний о великих древних царях, воинах, пророках – хотя я достаточно долго штудировал Писание под присмотром отца Амвросия. Но нет – Давид, Соломон, Исайя в моем представлении связаны были больше с нынешним христианским миром. Евреями же были ростовщики, торговцы и ремесленники, о которых рассказывали всякие малопривлекательные истории. Впрочем, и их-то, эти истории, я слушал вполуха.

Остановился я лишь на опушке леса, пробежав добрых два лье. Только здесь наконец-то я перевел дух и попытался привести в порядок собственные мысли. Мне это давалось с трудом. Я не хотел быть евреем, не хотел этого позорного положения! И чем больше я думал над словами отца, тем сильнее становилось мое желание бежать. Бежать из этого дома, от этого прошлого. Я понимал, что между мною и службой в королевской гвардии отныне вставала стена темного происхождения. Но в конце концов я надеялся добиться желаемого своими достоинствами! Я прекрасно ездил верхом, стрелял из мушкета и пистолета, фехтовал, плавал и бегал – словом, хорошо владел теми пятью искусствами, которые необходимы мушкетеру. И значит, поступив на военную службу в обычный полк, я буду вполне способен показать себя настоящим солдатом – а там смогу перейти в гвардейскую роту. Конечно, я понимал, насколько этот путь окажется сложнее и, возможно, дольше. Но даже смерть на поле брани представлялась мне сейчас соблазнительнее любого будущего, так или иначе связанного с отчим домом и этой ужасной подземной комнатой, пол которой покрыт ровным слоем речного песка.

До позднего вечера, углубившись в лесную чащу, я бесцельно бродил меж деревьев и кустарников. Дальнейшая жизнь теперь, после разговора с отцом и тех постыдных тайн нашего семейства, о которых я узнал, представала напрочь лишенной смысла. Я задыхался, словно мне не хватало воздуха. Наверное, так чувствует себя рыба, подсеченная удачливым рыболовом. Ярость требовала выхода, и я принялся рубить шпагой молодой кустарник.

Не могу сказать, что это помогло, – я нисколько не успокоился, но изрядно устал. Увидев, что на клинке появились небольшие, но вполне заметные зазубрины, я наконец остановился. Спрятав шпагу в ножны, я сел у большой липы и оперся спиною о теплый шершавый ствол. Вместо бесцельных прыжков и невнятных возгласов следовало подумать о том, что делать дальше. Господин Авраам де Порту справедливо пользовался репутацией человека твердого. Я даже не надеялся его переубедить. Да, кроме того, в открывшихся обстоятельствах это казалось бессмысленным. Но принять просто и покорно и новость, и уготованное отцом будущее я не мог и не хотел. Оставалось одно: отказаться от прошлого и нарушить волю отца. Нынче же на рассвете покинуть Ланн, никому ничего не говоря и полагаясь в дальнейшем только на собственную удачу, в которую я верил так же, как и все мои сверстники. Будут ли от меня требовать документы о дворянском происхождении, я не знал. Даже если так – что мешает мне сочинить историю о краже или что-то в этом роде? И кто осмелится упрекнуть меня в том, что я ношу красные каблуки, не рискуя напороться на мою шпагу? Нет, это обстоятельство смущало меня куда меньше, чем отсутствие денег.

Такое решение меня немного успокоило. Уже без особой спешки я вернулся домой. Отец уехал по делам к соседям – г-дам де Баатц, чье поместье находилось примерно в четырех лье от Ланна. Об этом, к большому облегчению, я узнал от конюха Гийома. К облегчению – потому что я побаивался встречи с отцом и возможного нового объяснения. В глубине души я все-таки испытывал некоторое смущение от того, что собирался бежать из дома. Кроме того, отец был чрезвычайно проницательным человеком, я же, напротив, наивным и несдержанным. Вряд ли мне удалось бы утаить от него свой план.