Кир Булычев - Наследник

– И с Борзым?

– Я не знаю, кто такой Борзый. Второго звали Борисом. У него такие вот широкие скулы и лоб неандертальца.

– Что ж, описание сходится. Борис Борзый. И, кстати, уже судившийся и отбывший три года по подозрению в разбойном нападении. Ну что, господин Берестов, финита ля комедия?

– Я хочу спать, – сказал Андрей.

– Я тоже, – сказал Вревский. – Мы с вами славно потрудились. Как понимаете, достижение истины – процесс трудный. Пахомов!

Полицейский появился не сразу. Андрей подумал, что он задремал.

– Я здесь, – буркнул он, появляясь в дверях.

– Отведи арестованного во вторую камеру. Там чисто?

– А чего быть нечисто, там уж два дня как никого нету.

– Ну что ж, спокойной ночи, Андрей Сергеевич, – мирно сказал следователь. – Приятных сновидений пожелать не могу.

Андрей вышел. Вревский остался в кабинете.

Полицейский провел Андрея в полуподвал, где был коридор с железными дверями по сторонам. Открыл одну из дверей. Камера была пустая и узкая, окно под самым потолком. Железная койка, застеленная суконным одеялом, умывальник, ведро в углу, от которого тянуло хлоркой. И все.

Андрей ни о чем не мог думать.

Он хотел вытянуться на койке, но полицейский велел снять ботинки и отдать ему шнурки. Андрей покорно снял ботинки.

– Погоди, – сказал полицейский, провел руками по его карманам, потом расстегнул ремень и тоже взял с собой.

Под потолком горела лампочка. Андрей хотел было попросить, чтобы выключили свет, но заснул раньше, чем захлопнулась дверь за полицейским.

Андрей проснулся от того, что заскрежетала дверь. Наверное, так скрежещет дверь в ад, подумал он. Может быть, они специально сыплют песок в петли?

Полицейский – не тот, что вчера, другой, молодой, пузатый парень – принес миску с кашей и эмалированную кружку с жидким чаем. Проверил, есть ли вода в умывальнике, приподнял крышку ведра, от которого пахло хлоркой, обнаружил, что оно пустое. Потом сказал, что днем лежать на койке не положено.

Сквозь решетку окна из-под самого потолка лилась серая сырость.

Андрей использовал по назначению поганое ведро, потом умылся. Выпил чай, кашу есть не стал. И подумал, насколько человек быстро привыкает к нелепым и унизительным условиям жизни. Волк бы метался по клетке, отказывался от еды, птица бы разбилась о прутья, а вот он, студент, человек если и не утонченный, то интеллигентный и неглупый, воспитанный в понятиях порядочности и чести, не представляющий, как можно сесть за завтрак, не почистив зубы, покорно оправляется в ведро и пьет чай из кружки, и сердце его не разрывается от мысли, что ближайшие десять, а то и двадцать лет он проведет в заточении… а может быть, через несколько месяцев в подобной же камере он будет ждать своего последнего часа, а за дверью прозвучат шаги начальника тюрьмы, врача и священника, чтобы вести его к виселице.

Но на этом рассуждения Андрея оборвались, потому что мысль о такой смерти была настолько ужасна и реальна, что он вскочил, подбежал к двери, чтобы проситься наружу, но спохватился и понял, что такой радости Вревскому он доставить не может.

Он постарался рассуждать о своем деле, искать в нем причины, которые давали бы надежду на избавление, но голова была тупой, она отказывалась думать, и Андрей вместо этого смотрел, как два воробья устроились между решетками на подоконнике и, не обращая на него внимания, мирно чирикают о своих делах…

Дверь неожиданно вновь заскрежетала, и возник давешний пузатый полицейский. Он принес Андрею его ремень и шнурки от ботинок. «Конечно же, – понял Андрей, – это так положено, чтобы я не повесился. Поэтому и отбирают».

– Одевайтесь, – сказал полицейский. – Пошли.

– На допрос? – спросил Андрей. Полицейский показался ему симпатичным. Простой парень, добрый, наверное. В Андрее поднималась неконтролируемая льстивость, что так свойственна тяжелым больным и подследственным, – хочется быть хорошими с теми, от кого зависит твоя судьба, чтобы они поняли – ты достоин снисхождения.

– Мне сказали, я веду, – ответил полицейский. Ему было все равно, хорош ли Андрей. Он велел Андрею заложить руки за спину.

Они прошли по коридору полуподвала. За прочими дверьми камер, такими же, как та, что скрывала камеру Андрея, было тихо. Поднявшись на первый этаж, они, вместо того чтобы идти выше, где должен был ждать Вревский, повернули к двери во двор. Двор был знаком Андрею, он видел его вчера вечером из окна. Посреди двора стоял тополь, вокруг были набросаны окурки.