Ант Скаландис - Меч Тристана

Однажды там, в Тинтайоле, она уже боялась сойти с ума. А здесь, в Москве? Здесь она боялась этого не однажды. Так, может, все-таки случилось? Головка-то не выдержала наконец. И ведь безумие объясняет все, абсолютно пес: и путешествие во времени, и восемь лет в чужом мире, и раздвоение личности, и частичную потерю памяти… Господи, понять бы хоть, этот-то мир, в котором она сейчас, реален или вымышлен? Где сон, где явь? Кто ответит?

Маша щипать себя не стала, а просто прислушалась к звукам на улице и у соседей. Было уже поздно. Лимузины и джипы не ездили по переулку каждую минуту. Коммуналка, в свою очередь, спокойно готовилась ко сну. И подозрительно тихо было этажом ниже, куда совсем недавно въехал отставной генерал милиции и преуспевающий банкир с умопомрачительным сочетанием имени, отчества и фамилии — Пигай Соломонович Маммедов. (При всем объеме своих лингвистических знаний Маша даже предположить не бралась, из какого языка происходит имя Пигай.) Предыдущий обитатель роскошных апартаментов некто Абдуллаев пропал, как говорили, при загадочных обстоятельствах, ну а свято место пусто не бывает. Не зря же европейский ремонт в старинном доме делали — нашелся для «суперхаты» совсем новый русский, еще новее Абдуллаева. Он тоже закатывал ежедневно шумные пьяные вечеринки, на которых стрельба пробками в потолок переходила в стрельбу более серьезными зарядами. С законом Пигай не дружил, зато традиционно и крепко дружил с его представителями.

А в тот вечер подозрительно тихо было у Маммедова. Почему-то это не понравилось Маше, вызвало в душе непонятную, смутную тревогу. Она поспешила открыть конверт. И тихо выдохнула:

— Ура!

Первое: родной, знакомый почерк. Второе: дата. По обыкновению, выведена в верхнем правом углу рядом со словом «Моздок» — второе января. И третье: текст…

«Машка, милая, привет! Извини, совсем не было возможности писать. Ранение получил легкое. Сейчас меня иже поставили на ноги и отправляют обратно в Грозный, но есть надежда, что весной — все, уже точно на дембель. Писать, наверное, смогу, хотя и редко…»

Она бежала по строчкам, пропуская несущественное, стараясь поймать главное. Что она искала? Она бы не смогла ответить. И когда нашла, уже точно знала, что искала совсем другое. Просто в этом месте Маша вздрогнула и перечитала его три раза, мысленно переводя на русский (Иван перевести не удосужился),

«Помнишь, ты читала мне у костра в Мюррейском лесу:

Машка, это — абсолютно верно. Жаль, что мы не познакомились с этим парнем Гильомом Монтаньяголем. Или он сильно позже жил? Никогда я не помню, кто там у тебя когда родился. Но разве это главное?..»

Откуда Горюнов знает старопровансальский и поэзию трубадуров? Откуда?!

Значит, все это было по правде?

Она скакала по строчкам дальше, не читая, а словно обнюхивая их, как собака Луша. Собака Луша… Где-то она теперь? Такая славная была псина! Дальше, дальше…

Вот оно! Забытое.

«Машка, если увидишь в Москве Мырддина, передавай ему привет, у меня он пока не появлялся. И узнай у этого хитрюги заодно, почему…»

Она не успела перевернуть страницу. В дверь постучали. Кто же это в такую позднь решил ее побеспокоить? Дядя Гоша? Так он стучать не умеет — сразу начинает канючить о чем-нибудь. Может, примерещилось? Может, и не было там никого?

И тут за дверью раздался все-таки дяди Гошин уже набивший оскомину голос:

— Маш, а, Маш!..

Если существует пролог и эпилог, то бишь, в переводе с греческого, предваряющее и завершающее слово, отчего не быть мезологу , то есть слову промежуточному, помещенному в середине книги? Ирландская же традиция разделения на основное и дополнительное повествование к этому месту нашего рассказа нарушается слишком уж явно, что и хотел подчеркнуть автор в названии своей столь необычной главки.