Леонид Гурунц - Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982

Обратимся к фактам. Из Азербайджана армяне бегут. Бегут не только армяне, но они составляют главный отряд в этом потоке беглецов. Бегут от пожара, разожженного новоявленными националистами, от ататюрков, не сбросивших еще с себя красноармейских коммунарок, – так удобнее обманывать легковерных судей. Это бегство людей от расправы над ними под сурдинку елейных разговоров о дружбе, братстве, интернационализме.

Мы удивляемся, как Ленин мог поверить в скоморошество Ататюрка, перекрасившего себя в революционера, в красного, и не удивляемся вере в Гейдара Алиева. Алиев тот же Ататюрк, еще не сбросивший с себя коммунарки.

Дружба народов. Мы постоянно говорим о том, чего нет, не существует на практике. Нынешний 75-ый год – год триумфального шествия азербайджанского национализма, азербайджанского пантюркизма. Такого разгула национализма, такого бегства армян из республики не было никогда раньше, даже при свирепом Багирове.

Л. И. Брежнев как-то в одной из речей говорит: «Мы были и остаемся непримиримыми к любым проявлениям национальной розни, шовинизма, национализма». Слова, слова! Я не раз лично обращался к Брежневу, указывая на вопиющие факты проявления национализма в Нагорном Карабахе – и полное молчание. Никакой непримиримости к проявлениям национализма за ним я не заметил. Всё тот же оптический обман. Внимание. К великому нашему достоянию – дружбе народов, подведён бикфордов шнур. Одним концом он зажжен. Остановите огонь, взорвёмся!

Я тянусь к этому шнуру, хочу сбить огонь, но меня бьют по руке. Что ты лезешь, несмышлёныш?

Говорят, нельзя вступить в войну, не имея шансов на победу. Не согласен. Нужно вступать в бой, если даже знаешь, что твоя смерть ничего не изменит.

И я ползу, ползу к этому опасному шнуру. Вперед, старина, и никаких шансов на победу.

Помнится, в двадцатые годы, при мусаватистах, когда вспыхивали армянские селения, подожжённые азербайджанцами, дядя садился на коня и направлялся в Новрузлу – азербайджанское село, где у него стоял винный завод. Он покупал там на корню виноград и давил. Я говорю об известном в Карабахе виноделе Арутюне Оганесяне, о котором не раз писал.

– Куда ты, Арутюн, неровен час, пристрелят в дороге!

На все эти предостережения он отвечал односложно:

– Меня азербайджанцы не тронут. Я никому из них не причинил зла.

И, хлестнув коня, ехал своей дорогой. Но думаю, что дядю не трогали не из-за того, что он не делал им зла. Никто из армян не делал им зла. Не в этом дело. Дядя тогда был очень нужен азербайджанцам. В то время азербайджанцы еще не производили вина, без дяди виноград пропал бы. И эта нужность дяди была его щитом.

Я собираюсь в Карабах. Можно ли мне сегодня совершить такую поездку, не опасаясь за жизнь? Моя нужность Карабаху не стала моим щитом.

Никак не могу постигнуть смысла спора. Речь идёт о месте Карабаха: где ему быть, в составе Азербайджана или Армении? Оставим в стороне вздорность предмета спора – такого вопроса не существует. Место Карабаха определено самой историей, его кровной связью с родной армянской землёй, с Арменией. Поговорим о сути спора. Почему-то те, кто считает, что место Карабаха в составе Азербайджана – интернационалисты, а другая сторона, придерживающаяся противоположного мнения, – националистическая. Где логика, намёк на логику, хотя бы капля здравого смысла? Нет его, этого здравого смысла, как нет его, впрочем, во всей нашей обыденной жизни. А спор продолжается. Как у тех средневековых схоластов, спорящих о том, сколько чертей можно поместить на головке булавки. Достойных учеников нашли бы они себе в лице схоластов из Нагорного Карабаха.

Я живу в Армении, уже почти без права выезжать в Карабах, живу как бы в эмиграции. Такие созданы условия. Но Карабах по-прежнему продолжает оставаться для меня источником нравственных и творческих сил. Я всегда чувствую себя его сыном, и чем больше притесняют его, тем больше ощущаю в себе эту родственность, эту близость, неизменную к нему любовь. Этой любви к родному мне краю не могут заглушить ни суета Кеворкова, ни злобная рука его душеприказчиков. Я, пишущий эти строки, верю, что правда победит, справедливость восторжествует, что древняя земля Карабаха освободится из плена, снова вернётся к своей праматери, к несчастной Армении.

Равнодушие Москвы к несправедливости не имеет предела. Какой бы конфликт в Карабахе не возник, он кончается поркой армян. Я не помню случая, чтобы армянин, обращаясь в Москву со своей правдой, добивался чего-нибудь, хоть самой мизерной справедливости. Приведём такой анекдотичный случай с изгнанием из области и исключением из партии кандидата филологических наук Жана Андриана. Баку отказал Карабаху включить в список для государственной охраны многие армянские памятники старины, в том числе знаменитые церкви Акулеци и другие, мотивируя тем, что это религиозные очаги, где одурманивали народ и т.д. Правда, единственную мечеть в Шуше… превратили в музей. Жан Андриан работал в управлении культуры. При обсуждении этого вопроса обронил: «Можно подумать, что в шушинской мечети в то время проповедовали марксизм-ленинизм». Этого было достаточно. «Ереванизм»… А чем не анекдот другая история? Ерванд Багдасарян, заместитель председателя облисполкома, поехал в Ереван, защитил кандидатскую, а вернулся – уже не у дел. Прогнали с высокой должности. Так поздравили его товарищи, руководители области.