Игорь Чубаха: Римская рулетка

– Садись, папаша! – дружелюбно рявкнул лысый. – За мной будешь! – и поглядел испытующе, словно Хромин должен был его узнать и, как минимум, попросить автограф.

Хромин сел в продавленное креслице.

– Сам, что ли, из попов? – осведомился человек в комбинезоне. – Белосток! Бу знакомы!

– Хромин. Историк, – коротко, не зная, как себя держать, пояснил Святослав.

– Историк? – восхитился Белосток. – Это, что ли, из этих?…

К «этим» собеседник отнес прошедших через приемную, переговариваясь, двух веселых батюшек. Один рассказывал про сбор подберезовиков в Дибунах, другой косился на Белостока, не замедлившего вскрикнуть:

– Бог помощь вам, попики любезные! – после чего поднялся, хрустнув плечами, и, без малого не своротив макушкой притолоку, протопал в зал, откуда тут же загремело: – Ну, здравствуй, Мойша! Что же я в тебя такой влюбленный?!

Надо было тогда же, и уйти, подумал Хромин. Ничего бы, походил денек с нестриженой бородой.

– Тебе куда, историк? – взревело за левым плечом, когда Хромин вышел из парикмахерской причесанный, ухоженный и пахнущий одеколоном шустрого еврея. – Давай подвезу! Давно бы спалили цирюльню, да Мойшу люблю! Но странною любовью! – захохотал Белосток.

Точно так же он хохотал на всех фотографиях в раздаваемой у Гостиного двора газетке «Арий». Иногда Белостока сажали в тюрьму, как соучредителя газетки, и тогда он продолжал хохотать – только с ее страниц. Но неизменно появлялся в реальности и хлопал по плечу в самое неподходящее время:

– Историк! Расскажи про татаро-монголов!

Дежурная шутка осточертела быстро. Святослав не хуже Белостока-Беляша знал, что не было никакого татаро-монгольского ига, придумано оно в позднейшие времена династией Романовых в угоду Европе, чтобы внушить наследникам великой некогда евразийской империи миф об отсталости и забитости Древней Руси. Но бритоголовый Анатолий шел дальше.

– Русская нация синтетична! – кричал он, комкая рукав Хромина. – Когда крестоносцы пришли в северную Балту, они имели не военную, но мистическую цель! Они привели с собой половецких, то есть польских, наложниц, выполняя предначертание создать на берегах последнего моря новую расу. Сеть прибалтийских замков и монастырей защищала колыбель новой цивилизации! Здесь должны были найти свое чудесное завершение и слияние две древнейшие цивилизации: античная ромейская и ататюркская, достигшая высшего развития в империи царя Чингиза. Зороастр всю эту ботву называл северным Чудом – так возникла Чудь, истинная прародительница Руси, ничего общего не имеющая с хохляцким Киевом! Но ставленник шведов Александр предвидел будущее могущество нового народа. Изменив слову, данному наследникам царя Чингиза, он устроил бойню на Чудском озере и принудил православие стать игрушкой в руках католикосов! А эти серые попы молятся ему в своей часовне, памятники ставят!

После нескольких подобных бесед в ресторане «Одер» Святослав Хромин перестал посещать парикмахерскую у Александро-Невской лавры, но было уже поздно. Каким-то образом Белосток раздобыл адрес и зачастил к нему, сначала один, а потом и с компанией. Хромина он представлял как «научного работника, разделяющего наши взгляды» и при каждом визите доставал из книжного шкафа увесистые тома, раскрывал, где попало, и хохотал громовым голосом:

– Слепым нужно быть, чтобы не видеть границ империи: Карлс-Бад, Ашха-Бад, Улан-Батор! А все восходит к имени Батый, да и не к имени, конечно, а к древнему обращению «Батя»!

С собой Беляш приводил подростков, особенно отличившихся в продаже газет. Белостока они тоже называли Батей. Иногда они появлялись исцарапанные, с разбитыми в кровь кулаками, хвастались друг перед другом продолговатыми синяками на теле, говорили: «Менты звереют». В такие дни Батя бывал с ними особенно ласков, рассказывал о чудесно устроенной древнебалтийской республике, где жил народ Чудь, или Людь. Мальчики высказывали собственные идеи, например о том, что не зря ставленников Рима называют Романовыми.

– Историк! – кричал Батя. – Ты послушай, что этот сопляк сказал! У него в голове больше, чем во всей твоей науке!

Подростки, однако же, на Хромина косились, и однажды один, мрачный и тонкоголосый, о чем-то мрачно нашептал на ухо Белостоку. Белосток поднял тяжелую, похожую на лопату пятерню и съездил адепта по затылку.

– В моем штабе, – наставительно процитировал он одного немецкого маршала, – я сам решаю, кто еврей, а кто нет!