Владилен Машковцев - Время красного дракона

Фроська всех знала и видела не единожды, потому нисколько не боялась, не смущалась. Орджоникидзе остановился возле бабки с ведерком кокса:

— Сколько просишь? Какова цена?

— Бери за рупь! — поджала губы старушенция.

— А за полтинник уступишь?

— Побойся бога, сударь. Пошто старую забижаешь?

Завенягин сунул руки в карманы светлого плаща, сгорбился виновато:

— Тащат, нет управы.

— Не стащила я, а насобирала у рельсов, — возразила бабка. Орджоникидзе подошел к деду с корзиной, из которой рвался и повизгивал розовый шустрый поросенок.

— Какой чудный свиненок! Сколько стоит? — тронул нарком поросенка пальцем.

Все сразу заулыбались, захихикали. Серго похлопал деда по плечу:

— Продай. Сколько заплатить?

— С вас, товарищ Серго, и копейки не возьму. Примите в подарок, не побрезгуйте. Мы — народ не жадный, — степенно проговорил дед.

— Спасибо, старик. Лучше уж продай своего свиненка. Деньги тебе, чай, пригодятся. Небось дети есть и внуки?

— У меня сынок на домне горновым. И внуки есть, как положено. Да вот с одежонкой плохо. И обувки нет.

— Ничего, дед. Не падай духом. Страна наша в заграницы хлеб продает, чтобы купить металл, станки. Вот построим завод окончательно, будем прокат продавать. Людей накормим, оденем.

— Мы народ терпеливый, выдюжим, абы не обманули.

К наркому протиснулся через толпу американец Майкл:

— Товарищ Серго, у меня жалоба на НКВД. Не отпускают меня в Америку. Хоть ложись и помирай, как русские говорят.

— А как вы к нам попали? Вы специалист?

— Нет, я турист, путешественник. Приехал на Урал, влюбился, женился, принял гражданство ваше. Но с женой мы разошлись. Теперь не могу выбраться. Дурак, как русские говорят.

— Разберитесь! — ткнул нарком в грудь начальника НКВД Придорогина, который подавал своим подчиненным какие-то знаки.

Едва Орджоникидзе отвернулся, как бригадмильцы схватили Майкла под руки, уволокли в толпу. Арестовали превентивно работники милиции портного Штырцкобера и нищего, похожего на Ленина, дабы нарком не увидел, что у него на одной ноге была новая галоша, а на другой — обтрепанный лапоть. Для местного руководства день был тяжелым. Орджоникидзе направился неожиданно к рыжей торговке — Фроське. Она приветливо поклонилась, но продолжала потряхивать голубыми панталонами и выкрикивать:

— Кому трусы императрицы? Ни разу не надеваны. Можнучи понюхать.

Начальник милиции Придорогин скорчил за спиной наркома угрожающую рожу и погрозил Фроське своим костлявым, коричневым кулаком. Но она сделала вид, будто ничего не заметила. Секретарь горкома партии Ломинадзе решил завершить ситуацию шутейно:

— Чем, девушка, докажешь, что панталоны принадлежали императрице?

Фроська нисколечко не растерялась:

— Вензеля царские на рейтузах вышиты. И свидетели есть, у кого куплены. Вы ж царскую свиту к нам сослали на сознательное трудовое перевоспитание. Вот у них мы и отоварились. И салфетки лесторанные у меня с царскими вензелями имеются...

— Очень любопытно! — согласился секретарь горкома. Завенягин не уступил в претензии на ерничество:

— А почему полагаешь, душа моя, что рейтузы ни разу не надеваны?

— А вы понюхайте, господа хорошие. Только даром я нюхать не даю. За каждый понюх — двадцать копеек. Всю жизню будете потом восторгаться. Для членов профсоюза и ударников социалистического соревнования — скидка на пять копеек.

Орджоникидзе пошарил в карманах френча, но монету не нашел, обратился к Завенягину:

— Авраамий, дай взаймы двадцать копеек.

У директора металлургического завода денег не оказалось. Напрасно обшаривал свои карманы и секретарь горкома партии Ломинадзе. Наркома выручил услужливо бригадмилец Шмель — заведующий вошебойкой имени Розы Люксембург. Он и подал наркому столь необходимую монетку. И оцепенели окружающие, затихли, не зная — как реагировать? Серго сдвинул фуражку на затылок, пригладил усы, бросил легонько монетку в ладошку Фроськи и подтянул голубые женские панталоны к своему крупному угреватому носу.

— Я воздержусь, однако, — отвернулся брезгливо Ломинадзе.

— А я Кобе расскажу, повеселю его. Мол, мы с Бесо трусы императрицы под Магнитной горой нюхали.

Из окружения никто, кроме Завенягина, не знал, что Кобой звали они промеж собой Сталина, а Бесо — Ломинадзе. Начальник НКВД Придорогин уши навострил, заразмышлял:

— Кто такой Коба? Надо навести справку у Ягоды. А Бесо, значится, кличка Ломинадзе. Ягода дал указание не сводить с него глаз ни днем, ни ночью.