Владислав Конюшевский - Все зависит от нас

– На фронт?!

Иван обрадованно вытаращил глаза, но я, сделав вид, что не заметил его радости, сурово сказал:

– Конечно, на фронт. А ты что хотел – отпуск и талоны на усиленное питание? Нет уж – отпуск еще заслужить надо, так что пойдешь в маршевые роты. Был бы ты офицером, там, конечно, более строго – если не сможешь доказать, что в плен попал раненым, то определят в штрафбат. С офицеров завсегда спрос больше. Но к рядовому и сержантскому составу этот пункт приказа не относится. Поэтому вспоминай навыки артиллерийского разведчика, они тебе скоро опять понадобятся.

– Спасибо, товарищ капитан!

– Это тебе, парень, спасибо за то, что не сломался и себя сохранил.

Глядя на подозрительно блеснувшие глаза Кострова, добавил:

– Пойдем со мной. Сейчас твою рванину на нормальную форму сменим, а после обеда тебя ребята на фильтр отвезут. Я тут записку начальнику особого отдела написал, так что трясти там особенно не будут и в запасной полк после медкомиссии отправят первой партией.

Пока таскал Ивана с собой, одевая и добывая ему сухпай в дорогу, все вспоминал про тот изврат, что творился в моей башке перед попаданием в это время. Ведь даже не знал разницы между штрафным батальоном и штрафной ротой! Думал, это одно и то же. М-да… молодой был – глупый. Ведь штрафбат – это подразделение для провинившихся офицеров и только для них. На нашем фронте, например, он всего один. И штрафных рот для рядовых – четыре. А у Жукова аж три штрафбата на фронт приходится. М-да… Как там в фильме говорилось – «Совсем озверел Черный Абдулла»…

Но даже не это главное. Ведь в двадцать первом веке считалось, что горемычные штрафники шли в бой без оружия и ставили перед ними исключительно самоубийственные и невыполнимые задачи. Хрен нанась! Вооружение стандартное у каждого, а вся «прелесть» задачи заключается в том, что их суют на самый тяжелый участок фронта, где риск погибнуть наиболее высок. Вот и все. Где нет штрафников, такие же участки штурмует самая обычная пехота. Единственно, что пехота может остановиться и отступить, а осужденные трибуналом такой возможности не имеют…

Зато по выполнении задачи если ранен – тут же срок снимают. Можно даже обойтись без ранения – все зависит от глобальности выполненного задания. Бывает так, что трибунал освобождает все подразделение целиком. В прошлом году, например, так и было – за форсирование реки и удержание плацдарма роту штрафников досрочно освободили всем скопом. Кстати, еще и поэтому после допроса пропагандиста я ротному тридцать второй черканул, а то выживет Бляхин ненароком, а мне что, в Боге разочаровываться? Но теперь он за спинами остальных ребят-штрафников точно не спрячется – ротный за этим лично проследит.

В конце концов, переодев и затарив Ивана под завязку, лично усадил его в «газон» и, пожелав счастливого пути, отправил на фильтр. Сам же, находясь в приподнятом настроении, пошел было к Гусеву, но был перехвачен Геком, который, настрелявшись за нашим поместьем из STG, спешил поделиться впечатлениями о трофейном оружии. Выслушав Пучкова, я тоже не удержался и решил опять порезвиться со штурмовой винтовкой. Ну а потом у нас просто кончились патроны, да и прибежавший Мишка Северов начал скандалить – дескать, устроили стрельбище под его окнами. Дав щелбана упитанному начальнику связи, чтобы не очень выделывался, мы плавно переместились в расположение, попутно обсуждая достоинства и недостатки испытанного оружия. К достоинствам однозначно относились высокая убойность и дальность стрельбы. К недостаткам – слишком большой вес и чересчур высокие прицельные приспособления. Слишком высоко поднимая голову при стрельбе, можно было в эту самую голову и пулю схлопотать… Еще мне не понравилось хлипкое крепление приклада. Это ведь оружие пехоты, а в рукопашке таким прикладом бить страшно – отвалится и все. В общем, придя к выводу, что «штурмгевер» – автомат так себе, опять перешли к обсуждению вожделенного АК‑43…

Два дня все было тихо, спокойно, но на третий, когда я, разложив свою коллекцию пистолетов на столе, насвистывая бодрый мотивчик «Чунга-Чанги», занимался смазкой оружия, в дверь влетел взъерошенный Третьяков. Увидев меня, он с какой-то ошарашенной улыбкой подскочил к столу и, одним движением сдвинув в сторону детали «браунинга», с размаху шлепнул на освободившееся место конверт:

– Вот! Смотри!

Осторожно приподняв двумя пальцами эту бумагу, поинтересовался: