Рус Агишев - Дуб тоже может обидеться (СИ)

«Нет, нет! - словно безумный повторял он несуществующим ртом. - Я не дерево! Я не дерево! Я не дерево! Я человек! Я настоящий человек!». Слова вдалбливались в сознание калеными гвоздями, разжигая пламя ненависти. «Я не чурбак! Я не деревянная чурка! - неслись его слова из самой глубины сознания. - Я человек! Я Андрей Ковальских! Я человек!».

Его жизнь перестала быть только жизнью и просто жизнью; она стала войной. Эта война не человека с человеком, не человека с животным, не человека и силами природы! Он вступил в самый страшный бой, который только мог выпасть человеку. Он вел войну с самим собой — со своими страхами, со своим сознанием, со своей душой! Каждое мгновение стало тяжким испытанием, каждый миг превратился в ужасный экзамен, преодолеть который означало остаться человеком — разумным человеком.

2

Начало было самым тяжелым и в тоже время простым. Зрение! Мы умеем видеть и воспринимаем это обыденно до тех пор, пока не лишимся зрения, до тех пор, пока не почувствуем всю боль от этой утраты. Андрей учился видеть заново. Как младенцу, ему приходилось вновь осознавать всю сложность этого процесса. Его глазами стала старая, потрескавшаяся от времени, кора. Он стал видеть каждой древесной корочкой, каждой почкой, каждой клеточкой на молодом зеленом листочке.

- Господи, слышишь ли ты меня? - взмолился Андрей, когда увидел мир своими «глазами». - Господи, посмотри на меня! Что ты со мной сделал? Чем перед тобой я так провинился?

Кряжистый дуб шумно вздохнул, зашелестев пышной ветвистой шапкой.

- Что же это я такое? - шептали шуршащие по веткам желуди. - Кем же я становлюсь?

Следом за зрением пришла очередь слуха. С каждой своей новой попыткой, с каждым новым проделанным упражнением, его мир становился все более полным и стройным. Словно он медленно из зашторенной комнаты шел туда, где от света слепило глаза; из черноты выступали очертания, из очертаний складывались предметы... Окружающий мир окончательно стал приобретать свою законченность.

- Я слышу, - перестук дятла, ковырявшего жучков и червячков, донесся до него. - Я слышу! Я слышу, Господи!

Глухая стена развалилась на мелкие куски и в его сознание ворвалась неугомонная волна звуков. Сначала они возникали один за другим, словно существовал какой-то строгий порядок в их появлении. Журчание ручейка, пробивающего себе путь через бурелом, сменилось отголосками далекого мычания сельских буренок, потом послышалось конское фырканье. Вдруг, все эти звуки слились в один — в один большой журчащий-мычащий-фыркающий звук!

Лишь осязание заявило о себе другим способом. В тот день, когда Андрей наслаждался пением соловья, что неосторожно уселся по одну из его веток, ему вдруг совершенно дико захотелось почесаться. Захотелось так почесаться, как этого требует потное, давно немытое и грязное тело.

- Я брежу! - пронеслось в его, разучившемся удивляться, сознании. - Какой к черту чёс? У меня же нет рук! Как мне чесаться? А-а-а-а-а-а! Но как же хочется!

Сводящее с ума желание с неудержимой силой точило его изнутри. Не выдержав, Андрей мысленно пробежал по своему телу, стараясь найти то самое, беспокоящее место.

- Вот оно! Вот оно оказывается, где спряталось! - обрадовался он. - Сейчас мы тебя...

Около основания, возле одного из самого здорового корня, который чуть выныривал из земли, рылся грязный хряк. Это наверное просто позорище, а не хряк! Такого худющего замухрышку было стыдно не то что выгонять на улицу, но и даже держать дома. Весь поджарый, с настороженно поднятыми ушками, он лихо разгребал рылом землю. При этом каждый новый найденный желудь, хряк отмечал довольным похрюкиванием. Несмотря на свой малый размер, клыками свин обладал изрядными. Ими то он и задевал кору дерева, когда в очередной раз утыкался в землю носом.

- У, тварь! - не выдержал Андрей, вытягивая вниз одну из веток. - Сейчас я тебя!

Ветка, в мгновении ока превратившись в длинный хлыст, с силой опустилась на уткнувшегося хряка. Визг казалось наполнит собой весь лес. Обиженный и одновременно напуганный свин, ломая кусты, унесся в чащу.

- Вот это да! - удивился бывший красноармеец, продолжая размахивать импровизированным хлыстом. - Как же это так?! - В этот момент он еще даже не осознавал открывавшихся перед ним новых просторов. - Я могу шевелить ветками! Руки! Это мои руки! Мои руки! Господи, у меня есть руки!

Если бы в этот момент по дороге проходил любопытный путник, то ему был бы твердо обеспечен сердечный приступ. Дуб-патриарх, десятки лет стоявший возле дороги, начал дрожать, извиваясь своими ветками под стать самой искусной танцовщице. Массивное тело качалось из стороны в сторону. От сморщенной коры с громким щелчками отлетали кусочки.