Олег Верещагин: Крылатая сотня. Сборник рассказов

Мы уже собирались идти в класс, когда на улице показалась колонна — несколько открытых УАЗов с пулемётами и чёрно-жёлто-белыми флажками (я вспомнил, что это вроде бы считается императорский русский флаг, я даже на митингах такие видел) и не меньше двухсот мужиков с оружием. Все они были одеты в разные камуфляжи, обуты тоже кто во что — от сапог до кроссовок — но вооружены до зубов, на головах — одинаковые чёрные береты, и у каждого на рукаве — большой шеврон таких же цветов. Наши охранники-казаки их сперва резко остановили, но потом быстро пропустили дальше и даже кого-то дали в провожатые.

Звонка всё не было, и мы стояли около ограды. Да, собственно, вся школа высыпала наружу, все смотрели кто куда. Через какие-то пять минут по улице проехали несколько танков — тоже под чёрно-жёлто-белыми флажками, потом прошла колонна пеших терцев — в камуфляжах, вооружены кто чем, но все в папахах и с кинжалами, под своим чёрно-зелёно-красным флагом. А ещё через четверть часа, когда звонок всё-таки дали, появилось полсотни чеченцев (их ни с кем не спутаешь) — тоже в форме и при оружии; что самое странное — казаки их пропустили почти без разговоров. Шара, кстати, что-то завопил по-своему, кому-то замахал, сиганул через забор и исчез в этой группе. Ему крикнули про сумку, но он отмахнулся:

— А! — и замешался среди камуфляжей. Кажется, я узнал там его отца, Тагишева-старшего. Но мог и ошибиться.

А Шару я и не видел больше…

Первый урок у нас был физра. Я потом иногда думал, что было бы, окажись другое расписание… или вздумай физрук проводить урок в спортзале…

Но расписание было, какое было, и физра у нас была на школьном стадиончике.

Я потом подсчитал, что в тот день в школе было человек четыреста детей. И не меньше тридцати преподавателей. В самой школе, я имею в виду. Я не особо интересовался оружием — не больше, чем обычный мальчишка. И не знал, что есть такая штука — GBU-43/B, которая весит девять с половиной тонн. Управляемая, особо мощная.

Ещё потом я часто думал, с чем можно было перепутать нашу школу? Или это была просто "ошибка"?

В общем, я лежал на песке ямы для прыжков и не мог пошевелиться. По небу летели какие-то горящие клочья, и я слышал только "у… у… у… у…"

Потом я сел.

Наши ребята и девчонки были разбросаны вокруг. Почти все возились и умом я понимал, что сейчас стоит вопль и крик — но ничего не слышал. Ещё потом я увидел опрокинутый КАМАЗ казаков и тела вокруг него. Хотя не мог этого видеть, и машина, и казаки были за школой.

А совсем потом я понял, что школы нет.

Просто нет. Вместо двухэтажного большого здания была огромная горящая воронка, по краям окаймлённая зубастыми развалинами. На одном из зубцов висел триколор — из кабинета директора. Как раз когда я на него посмотрел, он вспыхнул, затрепетал и сгорел дотла за какие-то две секунды.

Понимаете, мы к той яме даже не смогли подойти. От неё несло жаром, как от костра, ещё шагов за тридцать. Мы хотели подойти. Честное слово, хотели — раскапывать, искать… Но не смогли.

Кто-то сказал, что взорвался газ. (Я как раз начал слышать опять) Мы стояли около этой ямы и вели себя довольно спокойно — помогали тем, кого ударило обломками или ещё чего, физрук по мобильнику пытался куда-то позвонить… А потом мы услышали взрывы вокруг. Много-много…

…Ставрополь бомбили с аэродромов в Грузии. Тут было несколько минут лёту. Но это мы узнали потом. Как и то, что вторая волна атаки — крылатыми ракетами с кораблей, вошедших в Чёрное море — была немного позже, когда мы уже разбежались по домам. А тогда — тогда мы просто понеслись прочь.

Я бежал и орал. Не плакал, а орал — от страха. Это было позорно, позорней некуда, но вокруг взрывалось, рушились дома, я не верил тому, что видел; я бежал и орал. Два раза меня бросало наземь — как будто било огромной мягкой подушкой. Один раз за меня уцепился катающийся по мостовой человек без ног и лица. Я вырвался и побежал дальше.

Я бежал и орал.

Так я и влетел к нам домой.

Мамы и отца не было, всё нараспашку. На полу — побитые стёкла, мебель опрокинута, осколки… Я выскочил в садовую дверь. Тоб, наш пёс, висел на соседском заборе мертвый, посреди огорода была воронка — небольшая, а многоквартирной девятиэтажки, что стояла за ручьём, не было совсем. Там что-то горело и кричали люди. В ручье сидел маленький ребёнок — лет пяти, не поймёшь, девочка, мальчик — сидел и стонал — тяжело, страшно. Лицо, плечи, грудь, спина — всё у него было чёрное, и он то и дело окунался в воду — как-то медленно, как будто играл.