Андрей Бондаренко: Северная война

— Да, Александр Данилович! — напоследок вспомнил Волков. — После герра Франца бумаг разных осталось очень много. А одна толстая папка — лично для вас…

К дому Лефорта царская карета подъехала, когда московские колокола уже давно отзвонили к молитве заутренней.

У приметных генеральских ворот покорно застыли, несмотря на раннее утреннее время, несколько шикарных карет, за воротами часто мелькали разноцветные перья, украшающие модные мужские и дамские шляпы.

— Разгони их всех, охранитель! — хмуро попросил Петр. — Хочу с генералом Францем попрощаться без глаз лишних! — Повернувшись к окошку кареты, уточнил: — Вижу лошадок знакомых! Александра-то твоя пусть останется, она же — из наших будет, да и фрау Лефорт также. А остальным всем — вон, не обращая внимания на высокие чины и прошлые заслуги…

Через незапертую калитку в правой створке кованых высоких ворот Егор вошел внутрь двора, приветливо кивнул двум усатым сержантам-преображенцам, тут же вытянувшимся в струнку и отсалютовавшим немецкими ружьями своему полковому командиру, торопясь, взбежал вверх по каменным широким ступеням.

Пройдя внутрь дома через длинные и просторные сени, он отвесил вежливый общий поклон — в сторону кучки знакомых знатных персон, коротко и нежно улыбнулся своей жене Саньке — безумно красивой даже в траурном темном платье, отдельно, очень низко поклонился супруге покойного генерала.

В парадном зале на высоком постаменте, покрытом черной шелковой материей, стоял черный же гроб, над которым, клубясь, поднимался вверх странный голубоватый парок. Рядом с гробом и помостом почтительно замерли восемь офицеров разных полков, со вскинутыми — на правые плечи — обнаженными шпагами.

— Мы тело генерала всю ночь держим в погребном леднике, — взволнованным голосом тихо пояснила Санька, указывая кивком головы на голубой пар. — Каждое утро выставляем на помост — только до обеда, потом опять убираем в ледник. Нельзя иначе. Не велел князь-кесарь Ромодановский хоронить герра Франца до приезда Петра Алексеевича…

Егор, крепко и бережно держа свою жену за руку, коротко и вежливо оповестил всех присутствующих о желании царя — попрощаться с покойным, что называется, в тесном «семейном кругу».

Знатные господа и дамы, включая восьмерых офицеров, понятливо закивали головами и тут же, предупредительно пропуская друг друга вперед, дружно устремились к выходу. Только прекрасная и надменная Анхен Монс, которую бережно поддерживал под локоток саксонский посол Кенигсек, одетый во все темно-коричневое и неброское, небрежно и слегка слащаво произнесла:

— Надеюсь, Александр Данилович, ко мне не относится этот приказ? Не так ли? Вы же в курсе наших особых отношений с государем?

Егор, с видимой неохотой отпустив Санькину горячую ладонь, вплотную подошел к Анхен и тихонько прошептал — так, чтобы Кенигсек ничего не смог разобрать:

— Уезжайте, милая Анна Ивановна! Не то сейчас время, совсем — не то… И тонконогий кавалер ваш — во многом виной этому! Понимаете меня, надеюсь?

Анхен вздрогнула, сильно побледнела и, резко развернувшись, неторопливо пошла к выходу, увлекая за собой любезного саксонского посланника.

Минут через пятнадцать — семнадцать в зал, чуть сгорбившись, вошел Петр, за ним, отстав метров на пять-шесть, следовал Алешка Бровкин, одетый, как и полагается новоявленному официальному маркизу, [9] События, приведшие к присвоению Алешке Бровкину титула маркиза, описаны в романе «Страж Государя». во всем небесном великолепии. Егор краем глаза заметил, как у Саньки, видевшей своего родного брата в таком одеянии первый раз, удивленно взмыли вверх густые собольи брови.

«А нервы-то у супруги твоей — просто канаты железные! Чрезмерно даже крепкие!» — неодобрительно заметил внутренний голос.

Петр ласково приобнял за хрупкие плечи вдову умершего генерала, пошептал ей в ухо что-то ласковое и ободряющее, отстранился, нерешительно — очень мелкими шагами, обреченно втянув голову в плечи, он взошел на помост, подошел к гробу, испуганно и вопрошающе посмотрел в лицо покойному.

— Жалко-то как! — неожиданно выдохнула Санька, уткнувшись своим носом-кнопкой в грудь Егора. — И Лефорта, и государя…

Царь долго стоял у гроба, непрестанно водя — круговыми движениями — ладонью по левой половинке своей груди. Наконец, нагнулся, по очереди поцеловал лоб, губы и руки мертвого Лефорта. Еще через мгновение плечи Петра мелко-мелко задрожали, послышались приглушенные и тоненькие всхлипы…