Олег Дивов: FANтастика

Сержант так упакован, что кажется, ему и за кольцо нет нужды дергать. Мягко приземлится с любой высоты.

Филипенко оглядывает подчиненного в последний раз. Вроде все.

— Хорош, — говорит Филипенко. — Прямо принц на белом парашюте. Ну, присядем на дорожку.

Колеса с отчетливым скрипом катятся по подмерзшей за ночь земле. Вжж. Вжжик. Серые шины подпрыгивают, когда коляска минует очередной ухаб. Дорога идет мимо трех домов, спускается вниз, к протоке. Георгий при каждом прыжке вскидывает короткий нос. Обалденный нос. Гуле хочется расцеловать его мгновенно, но Георгий такой важный в своей коляске, что она не решается.

Ночью были заморозки. От воды поднимается пар; утки тут как тут, ожидают. Айгуль с Георгием въезжают на мостик — под ногами пружинит асфальт, положенный на металлические трубы и перекрытия.

По ту сторону протоки начинается небольшая полоса леса, голо-черная в это время года. Снег лежит под деревьями. Здесь нет елок, поэтому лес просматривается насквозь. Гуля видит бродячую собаку, рыжую, которая трусит в сторону от дороги, той, что начинается за лесом.

Еще одна собака, черно-белая, лежит на бетонной площадке у канализационного люка. От него стелется легкий, едва заметный след нагретого воздуха. Собака положила морду на лапы, ей тепло.

— Смотри, уточки, — говорит Айгуль сыну. Потом наклоняется. В коляске есть грузовой отсек, Гуля на правах супер-карго достает оттуда корм для уток. Это почти целый батон, нарезной — правда, черствый, с зелеными пятнами — в прозрачном пакете. Когда она выпрямляется, то едва не роняет ношу. Вздрагивает. В горле бьется готовый вырваться крик.

На краю мостика стоит человек. Секунду назад его не было, думает Гуля, впрочем, я не видела…

Человек небрит. Полушубок расстегнут, видна рубашка защитного цвета, перетянутая ремнем.

Бомж?

Гуле становится страшно. Она пытается взяться за ручку коляски, забыв, что руки уже заняты батоном.

— Для уток принесли? Дайте лучше мне, — говорит человек. Гуля пятится, тянет за собой коляску.

Человек насмешливо хмыкает. А потом улыбается.

Это все меняет. Становится видно, что мужчина молод — парень, на самом деле, лет двадцати четырех-пяти. Не сказать, что белоснежная улыбка, зубы темноваты и неровные, но обаятелен. Серые глаза. Чем-то похож на Крючкова из «Небесного тихохода» — такой же среднерусский тип лица.

И в нём совершенно не чувствуется расхлябанности, хамоватого наплевательства на собственное тело, свойственного бомжам и алкоголикам.

Напротив, он выглядит собранным и… сильным. Гуля надеется, что щеки у неё не покраснели — хотя ощущает она их пылающими.

Поэтому, неожиданно для себя, она протягивает человеку дурацкий батон:

— Простите, он…

— Это ничего, — говорит парень. И Гуля вдруг понимает, что это действительно ничего. — Спасибо.

Парень оглядывается и говорит:

— Весна здесь.

Георгий смотрит на пришельца с интересом.

Филипенко опускает голову на сплетенные пальцы. Н-да. Дел невпроворот, а тут — сиди и слушай.

Все-таки уникальная личность, этот Оки Басарович. Отмахал шашкой всю Первую Мировую, Гражданскую, Польский поход, усмирение казачества, теперь вот опять на западный фронт рвется. Немецкие танки рубить. Филипенко усмехается, вырубается на мгновение. Открывает глаза. Черт, так и заснуть недолго.

— Напомню о том, как начиналась война, товарищи, — говорит Сидоров. — Сейчас вы еще раз услышите историческое сообщение Советского правительства от третьего июня тысяча девятьсот сорок первого года…

Он ставит пластинку, заводит граммофон.

Момалыкин сидит, широкоскулый, полуприкрыв глаза и слушает. С недавнего времени выступать ему нет необходимости.

Для речей у него теперь есть младший политрук Сидоров, рыжеватый, тощий — и с прекрасной памятью на лица. Так что фиг два теперь пропустишь хоть одно занятие. К тому же он нудный. Даже не поржешь, увы. Бойцы спят с открытыми глазами; о перлах, которыми сыпал Момалыкин, вспоминают с тоской.

Старший лейтенант слышит шипение. Игла грамофона опускается, бежит, виляет.

— 26-го, а затем 28-го мая, — вещает из грамофонного раструба высокий тенор, — германская военщина, обстрелявшая пограничные войска доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии артиллерийским огнём, в результате которого имелись человеческие жертвы, не прекращает наглых, бандитских налетов на священную землю страны победившего социализма! Мы заявим, товарищи, этим бездарным германским правителям и лично Гитлеру о том, что мы не боимся петушиных наскоков! Грозную несокрушимую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию не разгромить! Она уничтожит молниеносно всякого врага, который попытается напасть на священные земли…