Александр Афанасьев: Стальное поколение, ч. 2

Вот, наверное, и все...

Полковник Попов понял, когда его повели не по той же дороге, по которой он шел в прошлый раз — на второй этаж, к кабинетам для допросов. Вместо этого его повели... похоже на выход повели.

Может и тут шлепнут. Спишут на побег.

Ему не было страшно, ему было досадно. Когда он пришел к КГБ, он знал, что такое может быть, провалившегося разведчика ждет расстрел. Психологически — он был готов к этому: у всего есть своя цена. Ему было досадно то, что он умрет — а эти твари останутся. И смогут сделать что-то еще, перед тем как кто-то их остановит. Но остановит обязательно, другого просто быть не может.

Ему было досадно то, что своей смертью — он... убьет семью. Окончательно убьет. Он не был ни хорошим мужем, ни хорошим отцом, потому что работа разведчика заключается в молчании... молчании, молчании, молчании. Он не мог говорить о том, что он делает ни с женой, ни с кем-либо другим — и даже то, как он умрет — будет тайной.

Решетка. Еще одна.

Больно было и за тех, кто здесь живет. Он мало знал армян — но и того, что знал — было достаточно. Он не верил в то, что здесь одни бандиты, он с близкого расстояния видел лица на митинге — это были светлые лица! Это и было самое страшное.

Им противостояли советские люди. Которые просто хотели что-то изменить. Сделать жизнь лучше и не знали как. И те, кто все это устроил, кто убил Дохояна, кто взорвал аэропорт, вот они то, отлично понимающие, что они делают — они то вели армянский народ, горячный и несдержанный — к крови. К большой крови.

Потом — покатится по наклонной, когда кровь будет рождать кровь. Он видел это в Афганистане...

— Пошел! — его пихнули в спину

В дворике — автозак. Начкар чуть в стороне, двое с дубинками...

— Чо, один?

— А сколько вам надо? Давай. Расписывайся...

И эти люди — они просто выполняют свою работу. Предательство наверху, и эти люди сами того не подозревая — ведут республику к войне.

— Все?

— Я полковник КГБ! — заорал Попов, надеясь, что кто-то услышит, но получил литой резиной по почкам и захлебнулся к хлынувшей в рот желчи...

— Глохни. Пошел! Пошел!

Лязгнула дверь.

— Так. Повнимательнее, особо опасный.

— Есть... — пробормотал солдат конвойного полка, устраиваясь на скамейке, и добавил — на ж... шерсть.

— Товарищи, я полковник КГБ. Меня похитили — еще раз попробовал Попов — вы комсомольцы? Я дам вам номер телефона

Солдат от души треснул дубинкой по прутьям решетки

— Заглохни...

Его тоже можно было понять. Жизнь не сахар. Изо дня в день он видит настоящие отбросы: убийц, насильников, грабителей, извращенцев. Слышит их речи, видит их повадки. Ради того, чтобы получить хоть один шанс уголовники способны на все. И нет никакого способа выполнять эту работу — кроме как засунуть души прекрасные порывы в одно место и просто делать, что говорят. Какой смысл ему — выделять именно этого: мошенники и не такое наговорят, такие мастера есть. Полковник КГБ, ишь ты...

Автозак тронулся. Он был, как и все автозаки — старый, забитый дорогами, но все еще ходкий, машина служебная, организация полувоенная, за машинами следили. Ирония жизни заключалась в том, что такие вот ГАЗоны — делали сами заключенные, в колонии, в поселке Сухо-Безводное...

Остановились, скрипнули тормозами. Контроль. Голоса солдат, раздраженный, профессионально сорванный голос начкара. Ему — нахрен не надо мотаться под ночь, скорее бы сдать заключенного куда надо и вернуться...

Попов вдруг осознал то, что он должен был понять сразу — автозак пуст. Ни одного заключенного, только он один...

Никогда, ни при каких обстоятельствах — никто не отправил бы ГАЗон за одним заключенным. Всегда подгадывали так, чтобы был полон кузов, не хватало ни машин, ни конвоев, ни бензина. Следаки — подстраивались, чтобы делать выводки... а тут пустой кузов.