Геннадий Марченко: Чистилище

– Руки назад, – рявкнул Петров.

Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завёл руки за спину, на запястьях тут же защёлкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазёнками.

– А наш цветочек-то оказался с шипами… – задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок. – Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек – понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде да ещё с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?

– А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих… из бывших, – подал голос Петров.

– Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину… Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?

Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить – дело твоё.

Короткий тычок в солнечное сплетение – и я ловлю ртом воздух.

– Так и будем упорствовать?

Ну а дальше по отработанной схеме… Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:

– Да пошёл ты!

Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я отключился.

Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Всё та же комната, всё те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на лёгкое сотрясение мозга.

– Гляди-ка, какой упорный, – разминая пальцы, удивлялся Шляхман. – Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.

– Куда его, в нутрянку?

– Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в Бутырке обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты всё у меня подпишешь, сучонок!

Снова воронок, дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провёл порядка двух часов. Пришёл в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.

– Это что? – ткнул надзиратель в образок на моей шее.

– Это моё распятие, Георгий Победоносец.

– Верующий? – второй раз за день услышал я этот вопрос.

– Умеренно.

– Серебро?

– Подделка, – сказал я, направляемый внутренним чутьём.

– Всё равно придётся снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.

Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только ещё и синяков наставят. А оно мне надо?

– Только не потеряйте, – предупредил я, снимая Георгия.

– Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, – оптимистично хмыкнул надзиратель.

Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провёл поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.

Потом мне вручили изжёванный матрас с подушкой и тощим одеялом, кусок хозяйственного мыла, алюминиевые тарелку, ложку и кружку, сменившие уже бог знает какого по счёту владельца, и препроводили в камеру, скудно освещаемую забранной в сетку лампочкой. Вытянутое помещение, заканчивавшееся зарешечённым оконцем, было рассчитано от силы на двадцать пять подследственных, здесь же толпилось, пожалуй, больше полусотни бедолаг. Они тут в пересменку, что ли, спят? Кто лежит прямо на полу, кто сидит, кто просто стоит… Небольшой свободный пятачок только возле параши, занавешенной какой-то тряпкой, рядом ржавый умывальник, из такого же ржавого крана капает вода. Чёрт, ещё и вонь! Пахло немытым телом и, как мне показалось, смертью. Не смрадом разложения, а предчувствием близкого финала, который вроде бы и запаха не имеет, но именно так же пахло в том сарае, куда меня, раненного, затащили «чехи». Хотел я тогда, чтобы в плен не попасть, последнюю пулю оставить себе, но так удачно появилась передо мной оскаленная рожа какого-то ближневосточного наёмника, что я не без удовольствия нажал на спусковой крючок поставленного на одиночные АКМ. И с не меньшим удовольствием наблюдал, как на лбу бандита появляется красное пятно, а затылок взрывается красными брызгами, перемешанными с осколками черепа, волосами и мозговым веществом. Затем достал нож и собрался дорого продать свою жизнь, но пуля в плечо нарушила мои планы. Кость, к счастью, не задело, рана оказалась по большому счёту пустяковой, но меня повязали и отконвоировали в тот аул, в сарай, где держали пленных срочников.