Андрей Семенов - Секретная битва

За неполную неделю пребывания под гостеприимными сводами американского посольства Штейн нашел, что это скучнейшее место из всех тех, где ему приходилось бывать. В тюрьме и то веселее. Там хоть есть с кем поговорить о том о сем. А тут…

Тишина.

Нет, его положение мало напоминало содержание под стражей. Ему отвели небольшую, но вполне хорошую комнату, в которой кроме кровати и письменного стола стояли пара мягких кресел, радиола, торшер и мини-бар с напитками. Окошко с зелеными занавесками выходило во внутренний дворик посольства, беспорядочно обсаженный деревьями. Ему разрешали выходить в этот дворик, чем Штейн с удовольствием пользовался. Но скука стояла такая, что на лету дохли мухи. Трудно было поверить, что за пределами этого милого особнячка вся планета охвачена войной. Ежесекундно в различных частях мира — в Атлантике, в Северной Африке, на Тихом океане, в Китае — гибнут люди, а его родина, Советский Союз, превратилась в огромную кровавую рваную рану, концы которой упирались в Баренцево и Черное моря.

Разочарования в «самой свободной стране мира» начались, чуть ли не с первых шагов. Да, его разместили хорошо, едва ли не с комфортом, но на этом дело, можно сказать, и закончилось. Утром следующего дня к нему в комнату пришел какой-то мистер лет двадцати трех и устроил ему допрос. Впрочем, «допрос» — это громко сказано. Вот если бы дело происходило в Москве, а не в Стокгольме, то Штейн этому мистеру устроил бы допрос. Всего бы наизнанку выпотрошил. А про их беседу нужно сказать шепотом: опрос. Юноша задавал Штейну вопросы, то и дело, сверяясь с какой-то брошюрой, которую Штейн идентифицировал как пособие для начинающих дебилов. Юноша, преисполненный важности возложенной на него миссии, делал проницательное лицо и, в очередной раз, заглянув в брошюру, выпытывал у Штейна, к какой именно концессии тот принадлежит и не был ли он в Тибете. После того как Штейн ответил, что в Тибете он никогда не бывал и вообще восточнее Казани в жизни своей никуда не выезжал, юноша снова сделал «специальное» лицо, призванное выудить из Штейна всю подноготную, глянул на страницу, заложенную в брошюре наманикюренным пальцем, и уточнил: в каком году Штейн был в Тибете в последний раз, при каких обстоятельствах и какова была цель командировки? Примерно в таком ключе и проходил его двухчасовой допрос, будто не нашлось других, более умных вопросов к нему — подполковнику Генерального штаба Штейну. Воспользовавшись кратковременным ротозейством допрашивающего, Штейн прочитал название брошюры. Это была методичка для допроса японских военнопленных, предназначенная для использования на тихоокеанском ТВД.

Штейн только вздохнул.

За время своей службы в ГРУ Штейн сам неоднократно отрабатывал перебежчиков и прекрасно понимал, что те листки, в которые напыщенный американский дебилоид в посольской расфасовке заносит его показания, если только их можно назвать таковыми, являются отправной точкой для работы многих людей по ту и по эту сторону Атлантики. Каждое его слово будет проверяться и перепроверяться, прежде чем старшие коллеги этого хлыща найдут в них золотые россыпи истины. Штейн хотел помочь тем неизвестным господам, которым поручат его отрабатывать в поисках этой россыпи. Ему нужно было создать устойчивый интерес к своей персоне, но как тут его создашь, если тебя спрашивают про Тибет?! Лучше бы про Луну спросили. Ее-то Штейн видел много раз своими собственными глазами и мог про нее рассказать хоть что-то. Про кратеры, вулканы, фазы и затмения.

Совсем измучил Олега Николаевича тот малец. Штейн весь избился с ним, пытаясь донести хоть малые крохи живой информации. Да только вряд ли в толк.

Ежедневно ему приносили пачку свежих газет, даже на тех языках, которых он не понимал, — французском, испанском, итальянском и португальском. Это было хорошо. Штейн всегда очень внимательно все прочитывал. Разумеется, только на тех языках, которые понимал. Это позволяло ему не отставать от хода событий. Сейчас он как раз закончил просмотр вчерашних вечерних и сегодняшних утренних газет. В мире происходили удивительные события.

Штейн еще раз посмотрел на портрет фон Гетца, помещенный в немецкой газете в траурной рамке, и отложил прессу.

«Похож», — мысленно сравнил он портрет с живым оберст-лейтенантом.

С портрета смотрел смеющийся летчик в парадной форме без фуражки. Из-под воротника рубашки на трехцветной ленте свисал Рыцарский Железный Крест. Фотографировали, очевидно, в день награждения.