Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи

«Вот когда золото мое пригодится, — подумал Николай. — Вот когда ему настоящая цена будет…»

Бог отвел его тащить «сидор» с драгоценным грузом прямо домой. Даже щепоти не взял — все припрятал еще в лесу, в надежном месте. Как в воду глядел — плакало бы сейчас золото горькими слезками.

— Слышь, Коля, — продолжал «алтаец». — Немцы, говорят, первым делом кормят и в баню ведут. Они народ чистый, культурный. Им наши вши ни к чему.

От этих слов нестерпимо зачесалось все тело под перепревшей гимнастеркой — помыться не удавалось с самого эшелона. А уж поесть чего-нибудь более существенного, кроме сухарей и водянистого пшена…

— Не спи, Колька! Прикинься мертвым и лежи. Я дам сигнал, когда выбраться.

Голос лейтенанта становился все тише, потом совсем рядом — посыпалась на спину земля с края окопа — прогрохотал гусеницами танк, послышалась чужая речь…

— Пора, Колян! Только винтарь не бери — пристрелят враз с оружием!

Николай распрямился и увидел рядом — руку протяни — двух солдат в касках и серо-зеленой незнакомой форме. Так близко видеть врага ему еще не доводилось.

— Хальт! — один из солдат вскинул винтовку, целясь Мякишеву в грудь. — Хенде хох!

— Не стреляйте! — плаксиво заголосил рядом Санька, тяня вверх руки, насколько это было возможно. — Сдаемся мы! Коль, подними руки, а то пристрелят!

Николай, вздрогнув, задрал вверх руки, перемазанные глиной. Немец сказал что-то второму, заржал и опустил винтовку.

— Коммунист? — нахмурив белесые брови, спросил второй, с коротким автоматом. — Юде?

— Не, не! Не евреи! — заторопился Санька. — Русские! Руссиш! Коммунист капут!

Немцы снова заржали.

— Комм, комм, руссиш швайн! — указал пальцем куда-то назад белобрысый, и бывшие красноармейцы поплелись в ту строну.

Так для Николая началась жизнь в плену…

После воя и грохота боя наступило относительное затишье, и Тарас подполз к Алексею.

— Жив, контра?

— Жив пока, — Коренных потер отбитое с непривычки винтовочным прикладом плечо. — Не знаю, надолго ли…

— А геолог наш все — спекся.

— Сам видел?

— Ага. Помер товарищ Зубов от потери крови. Пулей его зацепило изрядно, но в тыл не пополз. До последнего был на позиции, паренька какого-то подбадривал, патроны ему подавал… Жаль, неплохой мужик оказался, героический. Земля ему пухом.

Алексей промолчал: ему тоже понравился новый знакомый за те дни, что довелось побыть вместе. Ну что же — жизнь такая на войне. Зато не придется думать о долге перед Новой Россией и греха на душу не взяли…

— Все? Двигаем обратно? — подмигнул ему Чернобров.

— Нет, Тарас, — не раздумывая, ответил Алексей. — Ты, как хочешь, а я остаюсь.

— Молодцом! — хлопнул его по плечу бывший комдив. — Рад, что не ошибся в тебе, контра! Повоюем еще!

— Повоюем… — эхом отозвался казак.

Из снежной карусели снова угловатыми громадами наплывали вражеские танки…

— Сейчас вербовать начнут, — пихнул кулаком в бок приятеля Санька. — Вишь, начальство приехало?

Надежды на сладкую жизнь в плену не оправдались. Год, проведенный в разных концлагерях, превратил Николая в жалкое подобие себя самого — тощий, как скелет, оборванный, он жил лишь надеждой. Мыслью о спрятанном далеко-далеко кладе. А еще — мечтами о том, как заживет потом, после войны, да светлыми снами, пропитанными золотым сиянием…

Военнопленных построили в длинные шеренги, и перед ними прохаживался важный, судя по всему, эсэсовский чин в длиннополом кожаном плаще и высокой черной фуражке.

— Господин Ламмель желает знать, — частил пухлый человечек с портфелем под мышкой, едва поспевая за быстрой речью немца. — Присутствуют ли среди вас люди, работавшие до войны в научных учреждениях, занимавшихся исследовательской работой, просто знающие нечто необычное?

Шеренги враждебно молчали — такого рода «комиссии» появлялись в лагере частенько. Искали бывших инженеров, квалифицированных рабочих, лиц, знающих немецкий язык… Учеными заинтересовались впервые.

Эсэсовец отобрал десяток очкариков, вышедших из шеренг, и собирался уже отчалить восвояси, как до Николая дошло…

«Необычное! — он лихорадочно проталкивался в первые ряды, стараясь не глядеть во враждебные, нахмуренные лица других пленных, не обращать внимания на тумаки и пинки с их стороны. — Да что может быть необычнее Запределья этого клятого!»

— Постойте, господин эсэсман! — закричал он, вывалившись из строя: охранники с автоматами настороженно повернулись в его сторону. — Я знаю!