Александр Верещагин - Война

Выпустив по врагу всего один рожок, я осматривал поле боя. Крупнокалиберные пули наносили страшные увечья. У многих трупов оторваны конечности. Хуторяне проворно собирали оружие и другую добычу. Я повернул носком сапога более менее целый труп. Оказалась девушка, из-под шлема выпали пшеничные локоны. Видимо, новичок. Опытные солдаты не носят тяжелые и бесполезные в тайге шлемы. Мясо на бедре развалено, как будто рубанули шашкой или топором. Осколки посекли. Так же, как меня когда-то. Мне показалось, веко девушки дрогнуло. Хм. Жива еще. Зеркало, поднесенное к губам, чуть-чуть запотело.

— Денис, ты че с ними возишься?

— Твоя доля здесь, мы пошли.

Соседи, довольные результатом боя, разбредались по домам.

Я подумал, что надо дорезать эту девушку. Все же это гуманнее, чем оставлять на съедение зверью, заживо. Но что-то внутри меня остановило занесенный нож. «Ну раз не добил, теперь вытаскивай ее отсюда. Не бросать же». Я соорудил нечто вроде длинной понеги из жердочек. Привязал американку за подмышки и за пояс. Прежде чем взвалить на себя ношу, спрятал оружие и другие вещи. Спина к спине потащил этот живой труп. С виду маленькая девушка через пару часов ходьбы весила как слон. Я попер ее к «Бабе Яге». Так звали местную знахарку. Если дотащу живой, у американки будет шанс. На полпути к избушке знахарки проверил раненую. Упрямая девочка жила вопреки логике. Пришлось тащить дальше.

Местность, в которой жила Баба-Яга, соответствовала ее прозвищу. На подступах к низине, вечно затененной нависающей над болотом скалой, и без того было неуютно и промозгло даже в солнечный, жаркий день.

Тропинка огибала заросший мелким сосняком дэлкэн, похожее на лабаз срубленное из лиственничных бревен и покрытое лиственничной же корой строение. Постройка покоилась на высоко спиленном пне гигантской сосны, мощные корни которой расползались в разные стороны, от чего напоминала знаменитую избушку на курьих ножках. Местные племена почитали и боялись этого места, по приданиям, в дэлкэне похоронен древний могущественный мамон. Я не очень-то верил во все эти предрассудки. Но мерзкий, липкий «щекоток» прошел по спине. Неизвестно откуда взялись силы, я прибавил шаг. Слева от захоронения начались топи. Тропинка, как пружинный матрац, выталкивала ноги из мшистой поверхности.

Вечер постепенно переходил в сумерки, корявые тени засохших на болоте деревьев переплетались между собой, образуя причудливые черные силуэты. Надо бы отдохнуть, по моим подсчетам пилить еще километра два. Но останавливаться среди неприветливого болота не хотелось.

Я уже ожидал увидеть светящиеся черепа на частоколе вокруг жилища знахарки. Но тропа привела на выметенный дворик маленького хуторка. Пожилая, полная женщина вышла мне навстречу из сеней. Молча подошла и помогла уложить панегу на землю. Знахарка послушала дыхание пациентки и указала мне на избу. Мы аккуратно внесли американку в горницу и опустили на стол.

— Выйди! — Скомандовала знахарка, молчавшая до этого как рыба.

— Баню натопи! — добавила она, закрывая дверь в избу.

Я был, конечно, грязный и потный, гостеприимная забота хозяйки меня смутила. Но сказано, сделано.

Сухие березовые дрова весело пощелкивали под большим чаном с водой. Через час вода закипела.

Вошла знахарка

— Че духота-то такая! — Отчитала она меня как мальчишку.

Распахнула двери настежь. В принесенном тазу заварила кипятком какие-то травы, прямо в чан поставила блестящий хирургический тор с инструментами.

— Пошли, — тоном, не терпящим возражений, Яга увлекла меня в избу.

На столе лежала абсолютно голая американка. Ноги, живот в засохшей крови, края ужасных рваных ран тщательно обработаны самогоном, судя по сильному запаху. Вдвоем мы осторожно переложили раненую девушку на чистое льняное полотно и перенесли в баню на широкий полок. Я разложил на салфетку горячие инструменты, доставать их пришлось из кипятка специальными щипцами. Знахарка приволокла целую груду стеклянных баночек. На этом подготовка была закончена и я ретировался из бани-операционной.

До четырех часов утра я был предоставлен самому себе. Изредка Яга орала из бани, чтобы я принес ей снадобья из избы. Спать я не мог, несмотря на адскую усталость. Наконец знахарка вылезла из бани. Взъерошенная, в крови и в собственном поту. Присела на бревно возле завалинки.

— Курить есть? — не глядя на меня спросила женщина.

— Я не курю. — хрипло ответил я.