Джон Шеттлер: Огненный котёл

— Зачем, Карпов? — Сказал он тогда. Его глаза горели от боли и гнева за предательство, которое ему довелось испытать.

Капитан задумчиво молчал, отведя глаза и сложив руки на груди. На его лице все еще читался сдерживаемый гнев.

Вольский подался вперед, словно расстроенный отец к блудному сыну.

— Никто больше не участвовал в этом, — ровно сказал он. — Роденко, Самсонов, Тарасов — их не в чем обвинять. Орлова я понять могу, — медленно произнес он. — Орлов абсолютный валенок, когда доходит до дела. То, что он смог дорасти до главного корабельного старшины, меня уже напрягает. Он готов следовать за любым, кто ему понравится, и вообще явно привык больше полагаться на мышцы, чем на ум, когда нужно решить проблему. Да, он жесткий человек, но бесхитростный. Он бы никогда сам даже не задумался бы о том, что сделал ты, Карпов. Нет. Это все ты. Орлов был просто приспешником, и я готов поспорить, что тебе пришлось надавить на него, чтобы втянуть в это дело.

Они находились в каюте, где Вольский приказал привести мятежного капитана под охраной из карцера. «Киров» шел на восток, прочь от черного ужаса Галифакса.

Карпов резко посмотрел на адмирала и снова отвел глаза, все еще угрюмый и невосприимчивый. Он был погружен в себя и раздавлен множеством чувств — гневом, подавленностью, возмущением и, под всеми ними — ноткой стыда, которая словно осадила его, но и сделала мрачным, как никогда.

— То, что вы сделали, называется мятежом, — сказал Вольский. — Другого слова быть не может. И офицера в вашем положении не может ожидать светлое будущее.

— Будущее? — Карпов говорил тихо, с едва ли сдержанным тоном. — О каком будущем ты говоришь, старик?

Вольский мощно ударил кулаком по тонкому дереву стола, и капитан отпрянул от неожиданности.

— Обращайтесь по уставу, капитан! Вы разговариваете с командующим Северным флотом!

— Командующим флотом? И где тот флот, которым вы должны командовать, товарищ адмирал? Мы сами по себе, один корабль, потерянный среди моря и вечности. Один Бог знает, где мы сейчас, но могу вас заверить, что флота давно больше нет, и никто в Североморске не ждет нас. Этого больше нет, Вольский. Нет! Поймите это. Если вы хотите понять, зачем я это сделал, просто посмотрите правде в глаза. Все, что у нас осталось, товарищ адмирал, это этот корабль, и никто другой не мог сделать большего, чтобы защитить его. Если бы я не сделал то, что сделал, весьма вероятно, что мы были бы сейчас на дне моря. Вы не думали об этом? Делайте что хотите. Расстреляйте! Заприте на губе навсегда!

Он с болезненным видом указал на дверь, у которой застыл морской пехотинец, делая вид, что ничего не видит и не слышит, стальной манекен, и который, тем не менее, сейчас в полной мере символизировал власть адмирала. Вся эта дискуссия в конечном итоге сводилась к борьбе за власть между стареющим адмиралом флота, желавшим покоя и выхода на пенсию, и напористым склонным к интригам капитаном, всегда стремившимся лишь к следующей ступеньке служебной лестницы.

Карпов попытался захватить контроль над кораблем и почти преуспел. Если бы не удачное появление Федорова у двери в лазарет, и обнаружение того, что она была заблокирована снаружи, план капитана, возможно, вызвал бы еще больший хаос. За короткий промежуток времени, пока адмирал изо всех силы пытался освободиться и вернуть контроль над кораблем, капитан успел обрушить ад на союзные эскадры, приближавшиеся к ним со всех направлений. И в результате они сами оказались в каком-то далеком и забытом уголке ада, царстве жуткого безмолвия, где остались лишь опаленные войной берега.

Адмирал недовольно отвел глаза, в которых еще читалась боль. Затем встал и подошел к морпеху, что-то тихо сказав.

— Так точно, — четко ответил тот и быстро вышел, оставив двух офицеров наедине.

Вольский посмотрел на Карпова. Тот сидел молча, опустил голову на поставленные локтями на стол руки. Он медленно отодвинул стол и снова сел напротив, глядя на капитана с тем же болезненным выражением, однако Карпов казался безразличным к происходящему, смирившись с любой судьбой, которая его ожидала. Он собрал все запасы мужества без остатка тогда, в тот пьянящий момент, когда повесил замок на запорный механизм люка в лазарет, заперев там и Золкина и адмирала. Теперь он был полностью опустошен и выжат, в голове не осталось ничего, кроме подавленности, боли, и ужасного ощущения пустоты. Будучи намного моложе адмирала, он выглядел сломленным и усталым, глядя пустыми глазами на пустой стол.