Валерий Елманов - Найти себя

– Да по мне, хошь в полумраке, хошь со спины. Я его всяко признаю! – не на шутку разгорячился Годунов.

– Тогда дозволь, царь-батюшка, я их предупрежу, чтоб в одинаковых одеждах были, да в схожих комнатах нас с тобой ожидали. Я за Чемоданова буду, а ты просто знай себе смотри на его спину да опознавай.

Борис Федорович призадумался.

– Но чтоб и голос подал хошь на чуток, – потребовал он.

Опаньки! А ведь минуту назад клялся и божился, что ему для опознания и мизинца хватит. Ну что ж… Ладно, выручай, Емеля, старого слугу. Да и себя заодно покажи. Конечно, с голосом ему потяжелее придется, хотя если призадуматься, то и его можно обернуть себе на пользу… А мизансцена у нас будет такая… Или нет, лучше…

«Ага, так и сделаем», – вдруг осенило меня, и я еле сдержал улыбку, рвущуюся наружу. Мой кожевенник, конечно, не дядя Костя с его юродивым Мавродием, но тоже не лыком шит и, если не перепугается – все-таки выйдет на сцену в присутствии самого царя, мы еще поглядим, как там с опознанием.

– Будет тебе голос, государь, – твердо пообещал я. – Оба его подадут, когда отвечать мне станут…

И они его подали.

В первой светелке в ответ на мою просьбу спуститься да потрапезничать, ибо время давно прошло, паренек в нарядной ферязи, стоящий у стола к нам спиной и сосредоточенно разглядывающий карту, небрежно отмахнулся и негромко произнес:

– Приду я, приду. Мне еще часец дробный, дабы разобрать тут кой что, и непременно приду.

После чего паренек, по-прежнему пребывая в задумчивости, не поднимая головы, плавно двинулся к небольшому оконцу.

– Ну я тогда повелю, чтоб разогрели все да на стол накрыли, – заметил я.

– Повели, повели, – машинально кивнул стоящий у окна и сосредоточенно потер переносицу.

– И чего тут мыслить, – недовольно отозвался царь и насмешливо посмотрел на меня. – Легка твоя загадка: он и есть сынок мой Феденька.

– А ты погоди спешить, государь, – осадил я его и шагнул к другой комнате.

В ней, когда мы открыли дверь туда, нарядно одетый юноша сосредоточенно собирал с пола рассыпавшиеся в беспорядке листы.

– Никак случилось что? – Я с нарочитым испугом всплеснул руками.

– Да нет, все хорошо, – досадливо отмахнулся тот.

– А трапезничать когда ж тебя ждать? – поинтересовался я.

– Вот подберу листы и мигом примчу, – заверил юноша. – А где ж у меня?.. – Он, не договорив, поднял голову, внимательно осмотрел противоположную от нас стену, после чего опрометью кинулся к ней и извлек из-под лавки последний лист, завалившийся под ножку.

Я закрыл дверь и вопросительно уставился на Годунова. Тот некоторое время озадаченно молчал, но затем на его губах появилась ироничная усмешка.

Значит, вычислил. Ну и ладно.

Затянувшуюся паузу прервал кто-то из свиты, но был так свирепо обруган, что сразу же испарился.

– Эва, кого обмануть решил, – насмешливо хмыкнул Борис Федорович, медленно двинулся в сторону выхода, но почти сразу остановился и полюбопытствовал: – А что ж они-то не выходят? Вроде как кончилось все.

– Ждут, когда я им скажу, что все закончилось, – пояснил я.

– А ты ждешь, когда я скажу, в какой светелке был мой сын, – в тон мне продолжил Годунов и мотнул головой в сторону ближайшей двери.

– В первой из светелок? – на всякий случай уточнил я.

Борис Федорович с усмешкой заметил:

– Всем твой ратник хорош, да токмо мой сын куда степеннее. А переносицу тереть, егда чтой-то не выходит, то и вовсе родовое. У меня оно тако ж случается.

Я пожал плечами и шагнул к ближайшей двери:

– Все, Емеля, – громко сказал я, открыв ее. – Давай-ка покажись государю при свете, а то он мне на слово не поверит. – И двинулся к другой двери. – Федор Борисович, там батюшка тебя кличет…

Годунов застыл, растерянно уставившись на меня, затем на появившегося Емелю, потом перевел взгляд на робко застывшего в дверном проеме царевича.

– Да-а, – протянул он, наконец убедившись, что и впрямь ошибся. – А-а-а… ты что ж, добрый молодец, тоже такой обычай имеешь промеж бровей тереть?

Емеля молчал.

– Никак язык отсох? – прищурился царь, постепенно вновь приходя в доброе расположение духа.

Столь явно выказанная боязливость несколько компенсировала наглость, с которой недавний кожевенник столь мастерски спародировал его родного сына, не постеснявшись позаимствовать у последнего не только одежду, но и любимые жесты.

– Ась? – улыбнулся он с некоторой натугой. – Али ты его проглотил? – И повернулся ко мне. – А может, он без дозволения воеводы и слово лишнее боится молвить? Что скажешь, князь Феликс Константинович?