Владимир Поселягин - Братишка

Волк был звездой на аэродроме не меньше, чем я. И сюда свежая пресса прибыла, а на фото попал и Волк, и я подтвердил, что именно он тогда со мной был. Поэтому его изрядно затискали.

Прежде чем проститься со всеми, я при всех начальнику аэродрома, командиру всех лётных авиачастей в округе, подарил парабеллум с кобурой и запасом патронов. Всё, трофейный фонд, взятый с собой на подарки, закончился, но полковника отблагодарить я был просто обязан за такую помощь. Самолёт до Москвы – да я за это его расцеловать был готов при всех.

Я устроился с лайками у кабины. Те немного дрожали, жались ко мне, хотя и имели опыт полётов. Всего в салон втиснулось одиннадцать командиров в разных званиях, ниже капитана никого не было, ну кроме борт-стрелка, что висел в своей люльке, и, пожалуй, штурмана-лейтенанта. Было несколько опечатанных мешков, как я понял, один из командиров был сопровождающим, наверняка это тот, что с ППШ в салон вошёл и устроился к ним поближе.

Потом была тряска во время разгона, и вот мы поднялись в воздух, но буквально через несколько минут совершили посадку на затемнённом аэродроме возле Новороссийска. Тут дозаправились и взлетели с ещё двумя пассажирами. Притиснув Баламута к стене, я устроил голову на вещмешке и уснул, накрывшись одеялом.

Вот пробуждение мне совсем не понравилось. Грохот и тряска. Взвизгнул Баламут. Резко сев, я осмотрелся, часто моргая. Остатки сна улетучились мгновенно, когда стал заполошно стрелять борт-стрелок. Тут снова что-то грохнуло, и гул моторов стал слышаться как-то по-другому. Готов поклясться – мы летим на двух моторах, да и подозрительные отсветы в левых иллюминаторах намекают, что крыло горит. Тут ещё стрелок палил не переставая.

Сообразив, что мы снижаемся – правый мотор работал со странными перебоями, – я выдернул из-под лаек тулуп и стал в него облачаться, завязав ушки треуха под подбородком. Если уж нам предстоит жёсткая посадка, то лучше подготовиться и одеться поплотнее, чтобы уберечься от травм.

– Блин, надо было в хвосте устраиваться. Если врежемся во что при посадке, вся эта масса в салоне на меня по инерции полетит, – пробормотал я себе под нос, шустро застёгивая пуговицы тулупа.

Осмотрев салон, который освещала аварийная лампа – огонь за иллюминаторами, похоже, погас, да и стрелок не палил, видимо, немцы, что нас атаковали, потеряли нас в темноте, – я понял, что в хвост мне через этот бардак не перебраться. Открыв дверь в кабину, я увидел, что пилот бинтует голову штурмана, который был без сознания. Перехватив у него бинт, я ловко завязал узел.

– Падаем? – спросил я у пилота.

Тот молча кивнул и, посмотрев на правый мотор, сказал:

– Не долго протянет. Немцы с хвоста зашли, видимо, с земли навели, мы минут двадцать назад Курск пролетали стороной, одним заходом сразу очереди дали и в стороны разошлись. Один мотор подожгли и второй зацепили, на третьем не вытянем, перегружены. Ещё километров десять – и всё, грохнемся. Ищу место для посадки.

– Ни фига себе у вас маршрут? – изумился я. – Можно же было облететь нашими тылами, с дозаправками.

– Ты это генералам скажи, которые торопятся. Решили, раз у нас «юнкерс», то за своего примут. Три раза принимали, а тут раз – и не приняли. Летели практически по прямому маршруту, а сейчас в глубине немецких тылов. Скажи там, чтобы держались, кажется, я неплохое поле вижу. Леса сплошные вокруг, и это единственное подходящее для посадки место.

– Понял, сейчас скажу.

Прокричав в салон, что сейчас будет посадка, я прижал к себе обоих псов и стал ждать удара. Как такового, его не было. Ну потрясло изрядно, покидало туда-сюда, но, пробороздив снег, мы сели. Один из генералов тут же стал командовать, однако порядка от этого не стало: крики, гомон, вопли, стоны раненых. Закинув за спину вещмешок, взяв в одну руку винтовку, другой ухватив за ошейник Волка (Баламут двигался за нами), я направился к дверям, которые пытались выбить два командира. Похоже, их заклинило, одна из пуль с истребителей попала в замок. И когда дверь с хрустом выбили, я одним из первых вывалился на мокрый лёд. Лёд?

– Бежим! Это озеро, самолёт тонет! – заорал я и, вскочив, побежал в сторону.

Теперь мне был понятен тот странный треск, что продолжался, даже когда самолёт замер. Я его поначалу принял за потрескивание остывающего металла, схоже было, но это трещал лёд. Валенки, штаны и тулуп на груди были мокрыми от воды, а мороз минус двадцать.

Мой крик услышали, самолёт действительно своим весом продавливал не успевший промёрзнуть на большие глубины лёд. А что, сейчас только начало декабря. Почти сразу большая часть пассажиров покинули самолёт, некоторые, встав цепочкой в воде по щиколотку, стали передавать мешки с документацией.