- Как все прошло? - спрашиваю я брата.
- Отлично! Можешь позади себя посмотреть, что мы сторговали.
Поворачиваюсь назад, ворошу сено, и первое что вижу, это автоматическое ружье "Шош". Дальше, три винтовки Мосина, а под ними пистолет, такой же, как и у меня, семизарядный "Браунинг" образца 1903 года.
- Неплохо, - хмыкаю я.
- Вот "Максим" бы домой привезти, вот цэ дило, а это так, на станице почти в каждом справном дворе имеется.
- А патроны?
- Дальше. К пулемету два диска и две сотни патронов, да к "мосинкам" триста штук, а вот "браунинг" пустой и только с одной обоймой.
К станице домчались за три с половиной часа. Мишка высадил меня у ворот нашего подворья, а сам торопится домой, доложиться отцу о выполненном задании и о моем приезде. Я вхожу на родной двор. Здесь все, как и раньше, и посреди обширного двора, стоит большой кирпичный дом, в котором, я родился и рос. Эх, хорошо то как, все печали остались позади, все тревоги где-то там, в большом мире, а здесь тишина и покой, и именно здесь я получу долгожданный отдых для души и тела.
- Костя вернулся! - с этим криком из дома появляется моя младшая сестрица Катерина и бросается мне на грудь.
Следом за ней появляется батя, сухой, как бы высохший, но все еще крепкий казак, одетый по-домашнему, в серую черкеску из домотканого сукна. После гибели на Западном фронте старшего брата Ивана, и среднего Федора, который умер в госпитале, он сильно сдал, но слабости старается не выказывать, держится молодцом и мне искренне рад. За ним показалась мать, все такая же, как и прежде, полненькая, черноглазая, и в своем неизменном одеянии, длинной цветастой юбке, жакете и синей косынке на голове.
Что было дальше? Да то же самое, что и у всех, кто после долгого отсутствия возвращается в семью. Баня с дороги, щедро накрытые столы, гости, родня и соседи, да расспросы про службу и своих близких, с кем я мог видеться или пересекался по службе в полку. Гости разошлись около полуночи, и за столом остались только я, дядька Авдей, здоровенный, метра под два широкоплечий казак, да батя. Можно было бы пойти к себе в комнату, да спать завалиться, но у нас так не принято, и пока я не переговорил со старшим в семействе, а это дядька, до тех пор я все еще не свободен. Сидим, молчим, мать с сестрой сноровисто убрали со стола и, наконец, отец тяжко вздыхает, и спрашивает:
- Ну, что сынку, просрали мы войну?
- Точно так и есть, - соглашаюсь я. - Почти добили турка, да видишь, не дали нам его до конца дожать.
- А вы, офицеры, куда смотрели? - он пристукивает кулаком по столу, и встревоженная мать заглядывает к нам. Однако батя успокаивающе кивает ей, и она вновь уходит к себе в спальню.
- А что сделаешь, ведь предатели не рядом с нами были, а там, в тылу. Если позади неспокойно и дома беспорядок, то какая уж тут война.
- Это да, предатели оказались в тылу, - кивает батя.
- Ладно, погодь, Георгий, крайних искать не будем, - в разговор вступил дядька Авдей. - Нечего на Костю с упреками кидаться, он с войны живой вернулся, и то хорошо, - развернулся ко мне и спросил: - Ты лучше, племяш, скажи, как думаешь, что дальше будет?
- Гражданская война, - с ответом я не раздумывал и ответил Авдею точно так же, как и Савушкину. Честно говоря, ожидал, что старики, почти безвылазно сидевшие в своей станице вдали от дорог и городов, скажут, что я не прав, но они только молча переглянулись, и один кивнул другому.
- Вот и мы так считаем, - дядька разлил в граненые стопочки по полста грамулек домашней наливочки, и сказал: - Помянем Россию-матушку, долго наш род ей служил, а теперь вишь, что творится, и видать, придется казакам своим путем идти.
Мы молча выпили, и я задал дядьке вопрос:
- Как же мы без России теперь, дядя Авдей? Может быть, еще наладится все, загоним воров картавых и шпионов немецких под землю, да и заживем как прежде?
- Нет, Костя, - он нахмурился, - как прежде уже никогда не будет, ты это и сам понимать должен. Побывал я давеча в Екатеринодаре, поговорил с людьми солидными, да по улицам походил, посмотрел на горлопанов, что на митингах с красными флагами стоят и речи двигают. Народ заводской и урла уголовная с дезертирами собрались вокруг какого-то студентика в очочках круглых, и раскрыв рты стоят его слухають. Он им кричит, что законы долой, начальство не слушай, а все командиры-предатели и царские псы, Царя нет, Бога нет, а всех у кого что-то за душой имеется, надо давить, потому что они енти, как же он сказал, дай бог памяти...
- Эксплуататоры? - спросил я.
Читать дальше