Николай Андреев: Гром победы раздавайся!

Тот благодарно кивнул — и все же расслабляться было рано. Рукопожатие рукопожатием, а власть — врозь…

Сизову показалось — на секундочку, коротенькую секундочку, — что половина Белоруссии высыпала на могилевский перрон, дабы поприветствовать новых правителей России. Паркетные и боевые генералы, свитские и разночинцы, обыватели и негласные сотрудники охранки — все собрались здесь, толкаясь, вовсю работая локтями, прокладывая дорогу поближе к нынешним вершителям судеб империи.

Кирилл заметил, что вокруг одного человека образовалась пустота — морально сломленный, посмотревший на мир совершенно по-иному, у дверей вокзала стоял Николай Александрович Романов. Даже на таком расстоянии заметны были круги под глазами, поникшие плечи, неуверенность в движениях. Кто-то потом скажет, что все дело — в отречении. Еще бы: вчера ты был хозяином земли русской, а теперь ты — практически никто. Нет, Николай принял это с внешним спокойствием (а что творилось в душе у отрекшегося монарха, так и останется секретом). Но разлука с семьей… Он понимал, что ему в ближайшее время не дадут повидаться с сыном, и хорошо, если позволят воссоединиться с женой и дочерьми…

— Подводя итоги, можно сказать: на фронтах установилось относительное затишье, что дает нам время для перевооружения и переоснащения армии перед подготавливаемым весенним наступлением, — генерал Алексеев закашлял.

Воцарилась многозначительная тишина: никто не хотел попасть в историю как человек, произнесший «те самые слова».

— Господа, думаю, сейчас самый подходящий момент, — Николай поднялся со своего места. На его лице не дрогнул ни один мускул, но глаза… Вы когда-нибудь видели океан, считаные часы назад отведавший девятибалльный шторм? — Благодарю вас за верную службу Отечеству и народу русскому. Верю, что мы одержим победу, исполним союзнический долг, и слава о делах непобежденной, несломленной, не сдавшейся врагу Русской армии никогда не будет забыта…

А слеза, слеза текла по правой щеке, оставляя за собой влажную тропинку, по которой тут же устремились новые соленые капли… Что ему, отказавшемуся от престола, от власти над Россией, было до военных сводок? Разве важна для отца далекая война, если его лишат шанса повидаться с сыном? Война… Война… Власть… Победа… Все это не стоило радости от детского смеха, невинных шалостей, счастья от единения с семьею. Покинутый Россией, Николай сейчас жалел лишь о том, что не может прижать к себе Аликс, не может пожать руку Алексея, не может обнять дочек. Нет, власть для вчерашнего царя ныне не стоила и единой улыбки родных… Власть… Она слишком много отняла, она была слишком тяжела, и только долг заставлял Николая идти вперед, нести на себе это бремя. Теперь же исполнение этого долга никому не нужно, и Николай может наконец-то обрести покой и счастье. Может? Нет, мог… Но не смог… Алексей…

Раздался жуткий грохот — упал в обморок офицер из конвоя. Менее чем через удар сердца на полу оказался и солдат георгиевского батальона, легко прошедший через горнила боев и отступлений, но не сумевший выдержать происходившей на его глазах драмы.

Щеки Михаила Алексеева блестели, словно звезды на безоблачном небе, — слезы, слезы текли и все не желали остановиться. Только сейчас начальник штаба Ставки начал понимать, ЧТО же они все наделали, но было уже слишком поздно… Поздно…

А вот мысли — мысли Кирилла рвались в небеса, чтобы потом соколами спикировать вниз, в штабы фронтов, на окопы и доты с дзотами, на Стамбул и Софию, на Берлин и Вену, на Неман и Западную Двину. Мир ждал изменений, народы ждали изменений, армии ждали изменений — и Сизов не мог упустить возможность, обмануть эти ожидания. Впереди было еще столько работы…

Шум толпы, приветствовавшей новую власть, раздражал регента: все эти люди будут так же ликовать, если кому-нибудь хватит смелости и упорства все-таки скинуть Романовых с престола. А после — бросят шапки к ногам уже и их сменщиков. А после… А после… А после все будет повторяться вновь и вновь, раз за разом, пока толпа не обретет, наконец, разума. Но последнее, наверное, не случится никогда.

— Как они радуются неизвестному, Михаил Владимирович, боже, как радуются-то! — Кирилл силился перекричать людское море. — Вот так же будут радоваться, если я прикажу расстрелять тысячу, две тысячи, три тысячи людей — за день расстрелять, Михаил Владимирович. Не верите? А зря… Будут ликовать, плакать от счастья — и все потому, что кому-то еще хуже их приходится. А иные просто молча отойдут в сторонку, делая вид, будто их ничто не касается.