Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

Пора идти! Солнце взошло, его предупреждали: скоро станет по-настоящему жарко. Монах еще раз махнул Васеньке, и все, и Васенька проваливался в прошлое, как и весь катер, как и весь путь сюда. Без прошлого ничего нет, но и прошлого тоже уже нет. Монах целенаправленно двинулся по дороге к белой стене монастыря. Стена маячила перед скоплением городских домиков, в конце пляжа: от силы метров четыреста. А монах привык долго гулять один; вес чемодана почти не ощущался в натренированной руке.

Как ему и говорили, остановка автобуса вот она, возле самой стены белого камня. Расписание написано и на немецком, и на русском, первый автобус на Иерусалим должен был подойти через 20 минут.

В тени белой-белой стены, под акацией, словно ждал человек в полосатом талесе. Он не мог ждать, потому что в Палестине монаха ждали только несколько единоверцев в небольшом православном монастыре. И все же монаху показалось, что он откуда-то знает этого словно подстерегавшего его человека… чужого человека в чужой им обоим стране. Человек, впрочем, был занят: увлеченно сидел за мольбертом. Да-да! Именно что увлеченно он сидел на раскладном стуле, какой носят многие художники. Человек склонялся и отодвигался, деловито добавлял что-то из палитры с красками на край холста, пробовал, смешивал. Губы у него вытянулись в трубочку, смешно и трогательно.

Монаху стало интересно, что рисует этот человек, хотя было и очень неловко подглядывать. А человек вдруг поднял глаза…И гулко ударило сердце. Да! Монах совершенно точно знал этого человека! Человек в талесе робко улыбнулся… Он и тянулся к монаху, и как будто боялся его.

— Шолом алейхем…

— Алейхем шолом, незнакомец! Guten Tag! Что вы рисуете?

— Я… рисовайт… Смотрите!

Дальше человек отвечал по-немецки. И монах вздрогнул, потому что окончательно узнал этого, в талесе. Из глубины памяти наплыло: рев мощных двигателей, шаг катящихся друг на друга могучих машин, движется пулеметная лента, огонь лижет черное отверстие ствола…

— Не надо об этом… — Голос человека в талесе вывел монаха из транса. — Не надо вспоминать, как мы могли уничтожить все, что нам дорого.

— Вы узнали меня?!

— Конечно, я узнал вас, мой дорогой друг. Иосиф бен Виссарион, вы могли стать императором у русских, но сделали выбор разумнее.

— Я не сам по себе его сделал… Не я, Иосиф бен Виссарион, так порешил, — невольно усмехнулся монах, прокатывая на языке свое новое имя.

— Мне тоже помогли, и вот я написал эту картину…

Человек в талесе махнул рукой, и пожилой монах Иосиф склонился над холстом. И был на холсте голубой берег моря, край рыжей и бурой земли, маленький кораблик на переломе моря и суши. От кораблика шел человек в одежде монаха- шел прямо к бившему в лицо, слепящему солнцу. На картине было видно, какое море громадное и синее, какая суша твердая и прочная. Почему-то чувствовалось, что именно тут суша кончается, словно бы на берегу — конец света. От этого одинокого человека, идущего встреч солнцу, исходило тревожное ощущение перемены, непокоя, перелома. Очень хорошая картина.

— Разве ваша вера не запрещает изображать людей?

— Нельзя изображать лицо… — серьезно ответил человек в талесе. — И я его, как видите, не изобразил.

— Вы нарисовали так, что и без лица все стало ясно.

Человек довольно ухмыльнулся. Монаха тянуло к этому человеку… Он когда-то странно любил его судорожной, нервной любовью… Это потом его научили, как монаха, не привязываться ни к кому слишком сильно, не принимать ничего слишком близко.

— Нас Провидение свело тут, на краю земли…

— Не на краю… Тут центр земли. Мы встретились на Святой Земле, и в этом проявилась воля Й'ахве.

— Воля Божья, — согласно кивнул монах. И продолжал: — Я хочу видеть вас, но вам же нельзя в монастырь…

— Моя вера позволяет в монастырь… Это монахи при виде меня могут испугаться, будто увидели черта. Лучше приходите сюда вы… Приходите, и мы обязательно поговорим о делах великих и удивительных…

— …которые делали мы сами…

— … и которые творили другие — нашими руками и не нашими. Иосиф бен Виссарион, мне часто снятся эти времена и снитесь вы… Мы были участниками великих событий, но я рад, что получилось именно так… Что я сейчас не диктатор полумира, а раввин и помогаю выполнять волю Й'ахве. И еще я рисую картины… их выставляют и в Европе.

— Вряд ли я позволил бы вам властвовать в своей половине мира, — усмехнулся монах. Улыбка получилась нехорошей. — Приятно, что теперь я тоже служу Богу, и надеюсь, Он простит мне сотворенное зло… Сотворенное вольно и невольно. И еще я пишу стихи… Вроде не очень плохие стихи, у меня уже вышло два сборника.