Командир четыреста сорок четвертого батальона "коммандос" возвращался в часть на своей обычной машине — на белой Ниве, которая считалась в Афганистане чуть ли не престижнее УАЗа. Все дело в том, что УАЗ можно было получить по распределению, лон полагался по штату командному составу — а вот Ниву надо было доставать, шурави давали Ниву только тем, кого желали отметить, при равной проходимости в горах с УАЗом она была намного комфортнее, почти как Волга, машина партийных чиновников…
Комполка ехал в машине один — это если не считать водителя, который в расчет вообще в таких случаях не берется, одушевленное приложение к машине. На лобовом стекле машины был пропуск, позволяющий ездить во время комендантского часа, Кабул сегодня не обстреливали, а почти пустые улицы позволяли ехать быстро. Только темные стальные черепахи бронетранспортеров и фигуры людей с автоматами около них — защитники революции — напоминали о том, что в Кабуле не начало двадцатого века, а его конец и в городе неладно. Но полковник думал не об этом… он думал о том, что сказал ему Танай.
Если бы не было русских — он бы не поверил. Подумал бы, что это очередная авантюра Таная, причем опасная, чреватая партийным авантюра, попытка захвата власти в стране через государственный переворот. Господи… сколько Афганистан пережил этих переворотов за последнее время. Ведь полковник начал служить еще при Дауде, который отнял престол у двоюродного брата, потом Тараки, Амин, Кармаль. Ни один правитель Афганистана за последнее время не умер собственной смертью, кроме разве что Кармаля, который то ли лежит в больнице в Москве, то ли арестован. Неужели опять… получается это будет… шестой правитель, и только один пришел к власти мирно. За что Афганистану такое?
Когда его вызвали к Танаю — он думал что это — по результатам последних операций в западных районах Афганистана. Вместо этого — в кабинете Таная были шурави, старшим из них был генерал, который был старшим военным советником в третьем армейском корпусе, он болел желтухой и у него от этого были желтые, больные глаза. Русский генерал завел с ним разговор о том, что происходит в стране, в Политбюро, он думал что это — провокация, отвечал сдержанно и даже в чем-то враждебно — но потом постепенно поверил русскому генералу. Если это и провокация — то чертовски хорошая, жизненная провокация.
Наджибулла и те люди, которые стоят за ним хотят устроить очередную резню и уничтожить тех, кто состоял или состоит в партии Хальк, чтобы установить решим единоличной диктатуры. В основном тех, кого не расстреляли за дела Амина — приговорили на восемь-десять лет, сейчас они начнут выходить и партия начнет возрождаться. Чтобы упредить фракционность — Наджиб решил устроить "Варфоломеевскую ночь", избиение халькистских кадров в партии. Кого-то уничтожить, кого-то приговорить к расстрелу, кого-то посадить в тюрьму.
Полковник не поверил бы — если бы не знал Наджиба и его характер, его скрытность и коварность. Об этом говорят все в партии — только шепотом. А шурави, получается — все надоело.
На самом деле — суть заговора была совсем другой — но генерал Куракин играл тонкую игру. Он знал, что из всех тех, кого он пригласил побеседовать в кабинет министра — хоть один, но пойдет к президенту и донесет об этом разговоре. Президент, сам поднаторевший в бюрократических интригах, собаку на них съевший, сразу поймет, что он надоел русским — но не догадается, что его истинный план с замирением за счет сдачи страны американцам — уже известен советской разведке. То, что русские интригуют против него в армии и собирают заговор генералов — подвигнет его и его людей на преждевременное выступление. Они выступят — и проиграют. Лавина — это не всегда разрушение, нужно просто направить ее в нужную сторону — чем и занимался сейчас генерал Куракин.
И что теперь делать?
Подумав, он все же решил выступить на стороне министра — но только, как он оговорил — если в партии начнутся чистки. Только тогда он и его солдаты, как члены партии возвысят голос против беззакония и беспорядков, кем бы они не чинились. Пусть даже и президентом страны, генеральным секретарем ЦК НДПА. Перед законом — все равны.
Вот только возвысить свой голос — полковнику уже не было суждено. Ни против чего.
— Шайтан… выругался солдат-водитель, сворачивая на обочину рядом со стоящим бронетранспортером — они что, не видят, чья эта машина?
Луч фары высветил приближающихся к Ниве солдат, полковник увидел, что они держат автоматы в руках и на них надеты ПБС, и сразу все понял.
Читать дальше