Сергей Синякин: Полукровка (Der Halbblutling)

– Я не хочу бить, - сказал Ганс.

– Ты должен, - дядюшка Пауль взял у него из рук прут. - Смотри, это просто!

Его удар оставил на бледных ягодицах остарбайтера длинный красный след. Остарбайтер глухо вскрикнул.

– Видишь? - сказал дядюшка Пауль. - Ничего сложного. Ну, соберись с силами, малыш!

Гансу не хотелось бить этого болезненного вида мужчину. Но он боялся, что дядюшку Пауля его отказ обидит. Возможно, он никогда больше не пригласит его в свою усадьбу, не поведет в кино… Скрепя сердце, Пауль взмахнул прутом. Удар вышел не сильным, но дядюшка Пауль похвалил его:

– Умница, Гансик! А теперь соберись с силами! Еще! Еще! Прекрасно! Еще, малыш!

На глазах у мальчика выступили слезы. Ударив несчастного по ягодицам несколько раз изо всех своих мальчишеских сил, он умоляюще посмотрел на дядюшку Пауля.

– Достаточно, - сказал хозяин имения. - На первый раз ты справился превосходно!

Он забрал у мальчика прут.

– А теперь иди в дом! Ты все сделал правильно!

Мальчик выскочил из сарая, прикрыл за собой ворота и прислонился, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Конечно, теленка было жаль. Но заслуживал ли остарбайтер такого наказания?

Ганс заплакал и убежал в дом.

Там было тихо. Тетка Гертруда что-то вязала на спицах. На ней были очки, и всем своим видом она напоминала добрую волшебницу из сказки «Золушка».

– Уже закончили? - удивилась она. - Быстро вы управились! Надеюсь, ты не оплошал, дружочек? Ты показал этому негодяю, что в тебе течет немецкая кровь?.. Ну, иди спать, Ганс! - сладким голосом добавила она. - Тебе завтра возвращаться домой.

А утром Тане пробежал по тропинке, обогнул пруд, миновал рощицу, в которой они с дядюшкой Паулем стреляли из воздушного ружья дроздов, и вернулся в усадьбу.

Когда он вбежал во двор, остарбайтеры уже поднялись на работу. Вчерашний виновник пилил во дворе дрова. На тех же козлах, где сам лежал вчера. Пауль подошел ближе. Остарбайтер даже не поднял на него глаз.

У него было безжизненное лицо.

Как у умершего человека.

А еще через месяц случилось несчастье.

– Такие дела, Гансик, - сказал сразу одряхлевший дядюшка Пауль. - Лучше бы мы его повесили тогда, лучше бы живым закопали в землю. Нет больше нашей тетушки Гертруды. И девочек… - он тяжело вздохнул. - Они сожгли дом. Далеко не ушли, гестапо их быстро повязало. Но что мне с того? Обидно, Гансик, обидно. Я ли не старался быть хорошим и добрым хозяином? Я ли не заботился о них? Ну, наказывал, конечно, не без этого, хозяин и должен быть строгим, а я ведь заплатил за них немало марок и имел полное право требовать послушания.

После этого дядюшка Пауль уже не расставался с Библией - толстенькой черной книгой с тончайшими страницами. Он цитировал Библию по поводу и без повода, и это обязательно должно было отразиться на его судьбе. Так и случилось - в один прекрасный день директор детского дома представил детям нового воспитателя.

А дядюшка Пауль исчез, словно его и не было.

Расспросы о том, куда делся тот или иной человек, не приветствовались. «Судьба другого человека не должна интересовать вас, - сказал новый воспитатель. - Люди приходят и уходят. Вечны только фюрер и рейх».

Взяв в библиотеке Библию, Ганс долго листал ее тоскливым дождливым вечером. Странное дело, Бог пришел из места обитания евреев, поэтому он мог быть только тем же евреем. Но к ним в рейхе относились плохо. Ганс не мог взять в толк, как можно поклоняться тому, кого ненавидишь? Взрослые - странные люди. Фюрер был прав, все в мире подчинено законам Природы и Провидения, все предопределено однажды и уже не изменится. Поэтому вера в Бога теряла всякий смысл.

Но Ганс очень жалел кокетливую русоволосую и голубоглазую Марту и двойняшек Марию и Анну. Хотелось думать, что Рай все-таки есть, и девочки сейчас живут именно там, не зная забот и сомнений.

Гансу хотелось верить, что дела обстоят именно таким образом.

С уходом дядюшки Пауля его жизнь изменилась в худшую сторону. Праздники закончились.

И вот теперь дядюшка Пауль стоял перед Гансом - совсем старый, обтесанный со всех сторон жизнью, оборванный и истертый, он просил ун-Леббеля вспомнить и отпустить его.

Ун-Леббель не мог этого сделать.

И дело было не в Фридрихе ун-Битце, который все видел. А в самом Гансе ун-Леббеле, ведь он был воспитан законопослушным гражданином, а сейчас закон представляло гестапо протектората. Ганс искренне жалел дядюшку Пауля. Но он не смел ставить свои чувства выше закона. Те, кому положено, имели право беспристрастно взвешивать грехи и ошибки дядюшки Пауля, именно они могли простить его или воздать по заслугам.