Алекс Тарн: Эль-Таалена

Она заботилась прежде всего о том, чтобы перебороть проявлявшие полную несознательность органы чувств, которые делали все, чтобы отвратить ее от великого человека. Сначала Анат закрыла глаза и таким образом отключила зрение. Дышать можно было ртом, что частично решало проблему обоняния. С осязанием дело обстояло хуже, но тут, в конце концов, речь шла всего лишь о кратковременном прикосновении. Титаническим усилием воли она удержала себя от содрогания, когда фиолетовые подушки мардафатовых губ коснулись ее шеи под самой скулой, и мокрая колючая щетина оцарапала ключицу.

«Молчать! — приказала она осязанию. — Терпи! Это сейчас кончится…»

Но беда совершенно неожиданным образом пришла со стороны четвертого чувства — слуха. Ужасное рычание раздалось под самым ухом. Анат отчаянно дернулась, но Мардафат держал ее с неожиданной силой. Девушка почувствовала моментальную, похожую на ожог боль, тут же, впрочем, утихшую. Рык Председателя тоже изменился к лучшему, перейдя в грубое, но ровное урчание.

«Вот видишь, — сказала себе активистка. — Все будет хорошо…»

Она открыла глаза и посмотрела на Гавнери и его жену. Те стояли в прежних позах и глядели на нее со странным, незнакомым выражением, одинаково облизывая губы, как будто обоим вдруг одновременно захотелось пить. Ей даже показалось, что Рахель тихонько урчит, совсем как Председатель, и это совсем успокоило Анат. Потом она пожалела, что не взяла кофточку, потому что кондиционер тут очень сильный, и она уже замерзла. И не только замерзла, но еще и ужасно устала и вот-вот начнет зевать… ну да… оо-о-о… вот стыдоба-то!.. Девушке стало очень неловко за то, что она такая соня, но бороться с внезапно нахлынувшей слабостью не было никакой возможности. Она закрыла глаза и бессильно обмякла в цепких когтях Вождя Палестинской Революции. Последнее, что Анат испытала в жизни, был вялый ужас от того, что она начисто забыла начало заготовленного приветствия.

Минут через пять Мардафат оторвался от мертвенно бледной девичьей шеи и разжал руки. Тело активистки мешком опустилось на пол, неестественно разбросав по сторонам коченеющие конечности.

Председатель сыто рыгнул.

«Не хотите ли подкрепиться? — обратился он к гостям тоном радушного хозяина. — Там еще осталось. Дородный экземпляр. Это где ж таких разводят?»

«В основном в киббуцах… — отвечал Гавнери. — Свежий воздух, знаете ли, здоровая пища, правильное анархистское воспитание. Готовим вам достойные кадры.»

Нобелевский лауреат снова рыгнул и отхаркнулся смачным кровавым плевком.

«Хвалю! — сказал он одобрительно. — Дам-ка я вам орден. Или медаль за особые заслуги.»

«Спасибо, Председатель, — поклонился Гавнери. — Надеюсь, вы понимаете, что мы делаем наше общее дело не ради орденов и медалей. Ваша благодарность станет для нас лучшей наградой… Дорогая, — он повернулся к жене. — Что же ты стоишь? Ведь свернется…»

Старуха покачала малиновым беретом.

«Благодарю, дорогой, я сыта. Кушай, не стесняйся.»

Гавнери развел руками.

«Видите ли, Председатель, — сказал он, становясь на четвереньки рядом с телом и примериваясь к зияющей ране на шее. — Рахель часто предпочитает пищу духовную: через прессу или через су-у-уд… уу-урр-р-р…»

Последние слова борца за мир плавно перешли в довольное урчание. В отличие от хриплого рыка Мардафата, гавнериевское урчание отличалось приятным интеллигентным оттенком. В нем слышались философские раздумья новых историков, беспечный звон бокалов в шенкинских кафе, эхо страстных дискуссий о благе человечества и обличительный пафос постсионистов.

Рахель, вздыхая, ласково смотрела на мужа. Конечно, она бы тоже не отказалась от глоточка-другого, но чем не пожертвуешь ради любимого? На самом деле, суррогатная кровь уничтоженных через прессу и суды людей не шла ни в какое сравнение с живой, пульсирующей в вене струей… Госпожа Гавнери непроизвольно облизнулась.

«Ээ-э… господа… Так по какому вы, собственно, делу?» — Мардафат уже стоял возле своего стола. Он выглядел совершенно преображенным. Глаза Председателя сверкали. Руки, хотя еще и тряслись, но заметно меньше — настолько, что Мардафат оказался в состоянии открыть ящик стола и, вынув оттуда коробку с патронами, медленно, но верно заряжать пустую обойму.

Гавнери тем временем, хлюпая и посвистывая зубом, досасывал последние капли. Мардафат оставил совсем немного, и Урино не только не насытился, но напротив, всего лишь раздразнил аппетит. Он встал с четверенек, отряхнул с коленей штукатурку и промокнул губы белоснежным платком. Засер насмешливо наблюдал за этими интеллигентскими ужимками. Его собственный подбородок был красен от запекшейся крови, но это скорее нравилось ему, чем мешало. Председатель запихнул последний патрон, и со щелчком загнал обойму в «Магнум». Сунув пистолет в кобуру, он нажал на кнопку звонка. Щекастый Махлюд вбежал в комнату и предупредительно застыл, опустив голову и высоко приподняв зад.