Иван Наумов - Тени. Бестиарий

Потом железная дверь распахнулась и снова ударила Холибэйкера в лицо, а секунду спустя носок тяжёлого туристского ботинка воткнулся ему в солнечное сплетение. Оседая в спасительное беспамятство, он ещё несколько секунд оставался пассивным участником событий.

Карслон ухватился за раскрытую дверь, рванул её вверх, сняв с коротких петель. Теперь прямоугольный железный лист напоминал щит легионера, но болтался, нанизанный прорезью окошка на ось, состоящую из двух рук и соединяющей их цепочки наручников. Холибэйкер хрипло рыкнул, когда Карлсон пропихнул дверь в узкий проём внутрь сарая. А когда морпеха приподняли за шиворот и перевалили через борт лодки, сломанная рука снова перекрутилась в локте, и темнота накрыла Холибэйкера с головой.

***

Любая физическая работа усложняется, когда к запястью привязан балласт весом в центнер. Казалось бы, открыть створки ворот, достать из тайника между досками непромокаемый конверт «на чёрный день», сесть в лодку, завести мотор — и всё!

Но наличие на руке браслета с крупногабаритным охотником на Опоссума и листом железа в комплекте здорово осложняло жизнь. Получившаяся конструкция напоминала головоломки из цепочек и колечек, что продаются на бензоколонках среди плюшевых зайцев и стеклянных шаров со снегом — случайные игрушки для мимолётных подарков.

Карлсон кое-как пролез в сарай. Извернувшись, дотянулся до запоров. Ближняя створка открылась легко, а дальнюю он пихнул ногой, но чересчур сильно — она распахнулась полностью, а потом вернулась назад, наполовину перегородив лодке выход на открытую воду.

Балласт издал нечленораздельный звук, когда Карлсон перевалил его в лодку. Откуда же ты тут такой взялся? Очень хотелось поразмышлять над этим, но здравый смысл подсказывал, что медлить не стоит — вряд ли этот гость окажется единственным.

На настиле рядом с лодкой Карслон нашёл непромокаемый водолазный мешок и рацию натовского образца. Рацию хотел утопить сразу, но потом решил, что в ближайшие минуты она может оказаться полезной.

Выполнив сложный пируэт вокруг своей заякоренной руки, Карлсон уселся на переднюю банку и вставил ключ в замок зажигания. Слава надёжной европейской технике, холодный мотор завёлся с полуоборота.

— Холибэйкер! Джереми, ответь! — ожила рация.

— Приятно познакомиться, — сказал Карлсон, прибавил газу, и, с грохотом отшвырнув в сторону непослушную створку, бросил лодку вперёд.

Оставлять правую руку и всё к ней привязанное вне поля зрения не хотелось. Едва выйдя за край лодочных мостков, Карлсон привстал и рывком подтянул неподвижное тело гостя к себе. По отсутствию ответной реакции стало понятно, что тот в отключке.

Карлсон разместился почти с комфортом. С берега за лодкой никто не следил, и это было непонятно. Лодка раскачалась, поймав не в такт несколько коротких волн, но на большей скорости выровнялась и пошла ровно и уверенно. Появилась минутка, чтобы осмыслить происходящее.

Шесть лет назад Олаф Карлсон шагнул на сцену в круг беспощадного света — из ниоткуда, из-под сумрачного покрова джунглей давно не существующей Южной Родезии. Юноша, выросший на ледяном северном берегу Ботнического залива, навсегда исчез в запредельном тропическом далеке, а назад вернулся многое повидавший мужчина. Сразу и не узнать. Лишения и страдания очень меняют людей.

Горного инженера Карла Карлсона, уехавшего вместе с семьёй в начале семидесятых искать платину и кобальт для Яна Смита, не забыли на рудной кафедре Технологического университета в Лулео. О гибели профессора и его супруги во время беспорядков в Хараре писали все газеты и журналы. «Шведский Ливингстон ушёл вслед за Южной Родезией». Май восьмидесятого. Случилось всё, конечно, не в Хараре, а в глухой глуши среди полноводных притоков Лунди, где-то между Масвинго и Мутаре… Но для среднестатистического читателя даже новомодное слово «Зимбабве» переводилось как «глушь», и вряд ли кто-то слишком погружался в детали.

Главное — о чудо! — хотя бы сын остался жив! Двадцатипятилетний Олаф не сбежал в полярные снега детства, а продолжил дело отца, как и подобает настоящему упёртому шведу. И ещё шесть лет рыл, копал, долбил, сверлил африканские скалы, или что там полагается делать этим сумасшедшим геологам.

Но всё-таки вернулся — на смену апартеиду пришло что-то новое, маятник качнулся в противоположную сторону, и в Зимбабве восемьдесят шестого уже никто особо не разбирал, где англичанин, а где швед. Белый! Диагноз и приговор.