Юлия Белова - «Бог, король и дамы!»

Песня становилась все громче, время от времени прерываясь криками «Слава!», «Чудо!» [16] 25 августа 1572 года на кладбище Невинноубиенных младенцев расцвел куст боярышника. Известие об этом вызвало взрыв религиозного фанатизма и способствовало ожесточению резни. и «Бей!»:

Каждый раз, слыша крики «Бей!», оба Монтескью стискивали зубы и старались надвинуть на лица поля шляп, но ливрея слуг надежно прятала их от любопытных глаз. Как и положено простолюдинам, пусть и поддельным, молодые люди не имели при себе шпаг, зато были вооружены аркебузами, а под сукном ливрей у них были припрятаны добрые клинки, которые они готовы были пустить в ход в случае опасности. Александр надеялся, что подобной необходимости не возникнет, что подписанный Нанси пропуск и, в еще большей степени, присутствие солдат будут надежной защитой в дороге. Впрочем, один раз его надежды чуть было не рухнули, и Александр даже решил, что из Парижа им не выбраться.

Это случилось, когда толпа так громко завопила «Гиз! Гиз! Гиз! Гиз!», что даже заглушила крики «Бей!» и звуки песни. На улице Бурдель появилась кавалькада блестящих всадников. Впереди на великолепном испанском жеребце, точь-в-точь полководец, вступающий в покоренный город, скакал Генрих де Гиз, уже без кирасы, без шлема, смывший чужую кровь и пороховую гарь, облаченный в серое с серебром, как всегда высокомерный, надменный, царственный. Свита герцога переливалась драгоценностями, хотя сам Генрих де Гиз обходился без всяких украшений. Разноцветные перья дрожали над шляпами дворян. Плащи хлопали за спинами как крылья. Толпа рыдала от восторга. Герцог скакал прямо на них, и Александр, желая избежать столкновения, отдал приказ посторониться. «Ги-и-из!» — неслось со всех сторон. «Ги-и-из!» — так что можно было подумать, будто даже стены вопят от восторга.

Александр натянул повод, и его конь сделал несколько шагов назад. Лейтенант повернул голову и… Проклятие! Монтескью!..

Кузен Соланж изучающе смотрел на герцога. Слегка приподнял аркебузу. Потом еще. И еще. Стук копыт неожиданно стал оглушающим. Кавалькада приближалась.

— Да здравствует Гиз!

Александр лихорадочно пытался нащупать седельную кобуру. Монтескью вновь слегка приподнял аркебузу. Мерзавец! Он погубит Соланж!.. Их сомнет толпа…

— Гиз!

Теперь Александр видел все как-то отрывочно, но необычайно ярко и почему-то замедленно. Красивое до уродства лицо Гиза… Руки идиота, поднимавшего аркебузу… Чья-то шпага, выхваченная из ножен… Разинутые в крике рты простонародья… Тугая кобура…

— Ги-из!!

Ближе… Еще ближе… И толпа кругом…

— Ги-и-из!!!

Под громовую дробь копыт кавалькада промчалась мимо, обдав отряд Александра ветром, пылью, запахом пота, крови и духов. Монтескью так и не выстрелил. Теперь его колотила нервная дрожь, но все было позади. И Гиз тоже был позади. Александр с облегчением оставил кобуру. Он надеялся, что когда-нибудь кто-нибудь еще попортит герцогу физиономию, а если повезет, то и саму шкуру, но не теперь. Теперь они будут жить.

Ворота Бурдель были так плотно увешены трупами, что Александр торопливо прикрыл глаза невесты ладонью и горячо зашептал: «Не смотри, не смотри, не смотри!». Офицер городской стражи лениво бросил взгляд на пропуск и махнул рукой. Заскрипели ворота. Стараясь не поднимать головы, молодой человек первым направил коня в открывшийся проход, а за спиной ширилась и крепла песня Ронсара:

Всю дорогу от Парижа господин де Сен-Жиль терзался тревогой за жену и Азе-ле-Ридо. Александр вел отряд с максимально возможной скоростью, и все же солдаты-пехотинцы не могли нестись вскачь подобно лошадям. Каждый раз, когда лейтенант командовал привал, старый дворянин готов был проклинать все на свете, и все же здравый смысл и справедливость заставляли полковника признавать, что приказы Александра были разумны, а командование небольшим отрядом — достойно всяческих похвал. К несчастью, эти соображения не могли избавить господина де Сен-Жиль от страха, и полковник мог только молить Создателя, чтобы в случае опасности жена успела укрыться в старинной городской башне, уцелевшей с прошедших веков, башне, которую он лет десять собирался снести, но, к счастью, так и не снес.