Алексей Федосов: Записки грибника

Видно что-то во мне изменилось, он шутливо выставил перед собой руки, — Нет, обратно тебя не зовут, хотя…

'Знаю точно, что Анисим Михайлов, первый и последний технический руководитель пушкарского приказа, после его смерти, больше на эту должность так никто и не будет назначен. Позже вакансия будет упразднена'

— Да ты и не согласишься…

— Ноги моей там более не будет. — Довольно жестким тоном перебил его.

На что он вдруг улыбнулся, погрозил пальцем, — Зарекалась ворона дерьмо не клевать…

Не ведаешь, а уже собачиться начинаешь — ноги не будет… Будет, да не раз.

— Анисим, вот те…

— Не богохульствуй, ибо грех — давать обеты и клятвы ложные. Вот ты завсегда такой, договорить не даст, а сразу с кулаками. — Анисим покачал головой, посмотрел мне в лицо. И спокойно закончил. — Они хотели механику, тобой на дворе сотворенную, разобрать. Да я упросил оставить… Пока, словом с тобой не перемолвлюсь.

— Какую? я там много чего оставил.

— Ты её 'прессом' назвал. Эти рукосуи, 'голову' ему свернули, а заново починить, не могут. Две седмицы ковырялись, ковырялки, да бросили — механика, мол, мудреная.

'Заманчиво и даже очень…'

— Господь с тобой Анисим, да у меня денег таких не будет, чтоб за него расплатится.

— А по казенной, токмо за железо?

Я пробормотал себе под нос. — Берите сегодня, завтра по пять будет.

Вслух спросил, — И сколько?

— Шестьдесят семь рублев с копейками.

Я даже крякнул, услышав сумму. — Анисим, вы там совсем…с печки упали. Я что, по вашему разумению, гость торговый? Да у меня отродясь таких деньжищ не было.

— Федор, кто б другой говорил, не поверил бы, — Усмехнулся, — а тебе верю.

Прошел до входа, постоял, глядя на пацанов снующих по мастерской. Покачал головой, словно спорил сам с собой. Хлопнул ладонью по притолоке, словно принял какое-то решение и повернулся.

— А в долг, возьмешь?

Мои мысли были немного далече от этого места, бродили в окрестностях пилорамы. Так что к такому вопросу был малость не готов. С одной стороны, этот агрегат нужен и даже очень, а с другой, братва его ухайдакала. Думаю, что заклинило вал на втулках и сорвало шкив. Ремонт, изготовление нового вала может стать в кругленькую сумму, не говоря уж о том, что без пушкарского двора здесь не обойтись.

— Это Никодим скажет, я на такое не решусь. Это первое, а второе… Это кто ж у нас такой добрый… — начал и осекся, встретившись взглядами с Анисимом.

(*Доподлинно неизвестно был ли женат Анисим Михайлов, и была ли у него семья. По одной из версий у него были только дочери и наследника мужицкого роду он не оставил)

— Нет Анисим, у тебя деньги брать не буду.

И тут он меня убил, сразу и бесповоротно, достал из-за пазухи свернутую в рулон цидулку и протянул, — Читай.

Разворачиваю свиток и начинаю матерится, смачно и со вкусом, в полную глотку с разбрасыванием инструмента и битьем посуды. (Корчага сама на пол упала и кружки, обе)

Купчая, мать её за ногу, подписанная и оформленная по всем правилам. Зная родное законотворчество и канцеляризм, боюсь даже подумать каких денег и сколько подношений отдал Анисим, чтоб это было сделано.

'К слову, местные дьяки из холопьего приказа, до сих пор не выдали Никодиму грамоту о праве на собственность'

Малость успокоившись, рыкнув на последок, на пацанов столпившихся в дверях, — Вам здесь, медом намазали или заняться нечем?

— От теперь узнаю, а то уж по старости видеть плохо стал. Помыслилось, чай не с Федором словом молвлюсь. — Анисим прищурился, от чего вокруг глаз собрались морщинки и посмотрел куда-то за мне за спину.

— Зачем это все? — Я протянул ему купчую.

Он словно, не видя и не слыша меня, продолжал. — Когда мне было годов столько же, хотел друкарню свою построить. Все нашел, что смог купил, да только вот не заладилось с плотниками. Самому… Я по гроб жизни, делал бы, а они цену заломили, хоть в холопы продавайся, ибо гроши взять не откуда.

Взглянул в глаза, — Ивану… даже на могилке не был…

Вроде слова простые, сказаны тихо и спокойно, словно сам с собой человек разговаривает. Да вот по спине холод струиться, а душу, словно в тиски зажало…

Хочется завыть — не получается, горло тугой петлей перехвачено…

Плакать — слезы сохнут на ледяном ветру…

Остается, только молится…

'Отче Небесный, искупителю Иисусе Христе, Боже Душе Святый, истинный, единый и высочайший Утешитель!'

Не говоря ни слова, выхожу в мастерскую, по пути прихватив за рукав Мишку, — дуй ко мне, на полке у оконца, на самом верху, баклажка лежит, неси сюда.