Олег Аксеничев - Шеломянь

— Это Господь наказывает за непочтение к его святыне, — пояснил он Гюряте. — А на Господа сердиться грех.

Оставив киевлянина приходить в себя на взбитом копытами и залитом кровью поле битвы, новгородцы, часто оглядываясь, направились в сторону своего лагеря. На поводу они вели с собой захваченных или украденных — это уж кому как покажется — коней.

На пути в лагерь пришлось огибать большой овраг, по дну которого текла неглубокая безымянная речушка. Выбрав достаточно пологий склон, Садко слез с коня и бросил поводья Гюряте:

— Здесь ждать будешь, пока не вернусь. И не трусь, здесь уже киевлян быть не должно. За мной не ходи, а то вдруг разминемся.

Садко потянул за собой коня дружинника, и Гюрята удивился зачем.

Когда Садко скрылся за излучиной оврага, юноша воткнул в не по сезону сухую весеннюю землю рогатину, привязал к древку коней и решился проследить за своим спутником.

Садко стоял в жиже у самого края речушки, пристально глядя в мутную, уже зацветшую воду, и что-то негромко бормотал себе под нос. Затем он вытащил засапожный нож и сильным ударом перерезал шею коню. Несчастное животное забилось в агонии, а Садко, прежде чем ноги коня подогнулись, с явным усилием обеими руками подтолкнул его в воду. Во все стороны полетели брызги воды, смешанной с кровью.

И здесь Гюрята закричал. Из тихой маленькой речушки поднималось нечто большое и мерзкое. Существо это напоминало проведшего не одну неделю в воде утопленника, с покрытых слизью конечностей падали куски прогнившей смердящей плоти, открывая отвратительное розовое нутро. Рост существа не превышал человеческого, но перепуганному Гюряте он казался гигантом.

Существо обернулось на крик, и этого оказалось достаточно, чтобы истлевшая шкура с треском лопнула. Вода в реке сменила оттенок, бледно-зеленая ряска брезгливо отступила перед ядовито-зеленым гноем. Нечто розовое поднялось со дна и ударило в лошадиную тушу. Умирающий конь поднялся на разъезжающихся ногах и захрипел.

Лошадиное брюхо раздулось, как бывает, только если падаль пролежит не один день на жаре.

Затем конь исчез.

Гюрята уже не мог кричать, только рот у него открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Во взбаламученную воду рухнул костяк коня, отсвечивающий белым, чистый, лишенный кожи, мяса и внутренностей.

А со дна поднялся радужный пузырь, раздуваясь на глазах. Он лопнул, распространяя зловоние, и на его месте оказался голый человек.

Он был молод и прекрасен, юноша, возраст которого едва ли превышал годы Гюряты. Обнаженное тело всем сплетением мускулов говорило о силе, тонкие длинные пальцы обещали женщинам ласку и негу. Но в серых глазах юноши читалась усталость. Они были старыми, словно видели на этом свете уже все. И может, не только на этом, такое томление, тоска и, пожалуй, безумие затаились в них.

— Привет тебе, Ярило! — негромко сказал Садко, склонившись перед юношей. — Благодарю, что не отверг требу. Как видишь, я верен слову.

Ярило вяло, но милостиво махнул рукой. Казалось, что он еще не пришел в себя после чудесного рождения из реки.

— Жарко, — сказал Ярило.

Он наклонился к воде и начал пить. Вскоре уровень воды в реке явно снизился, но Ярило не отрывался до тех пор, пока не показалось илистое дно.

— Жарко, — повторил Ярило. — Напои меня, человек.

Садко остановившимися глазами смотрел на языческого бога, только что выпившего реку.

— Здесь больше нет воды, — осмелился сказать он.

— Я не люблю воду, — пожаловался Ярило. — Я люблю жертвенную кровь. У тебя ведь еще есть конь…

Это было утверждение, но никак не вопрос. Садко закивал, пятясь назад, к подъему из оврага. Здесь он и наткнулся на Гюряту.

— Подсматривал?

— Садко Сытинич, да я…

— Да ты… мертвый, — сказал Садко, перерезав юноше горло тем самым засапожным ножом, которым недавно принес в жертву коня. Кто же оставляет в живых свидетелей такого?

— Жажду, — прошипел Ярило, оттолкнул Садко и приник к кровавому источнику, которым стало горло Гюряты. Садко стал тихо пробираться к брошенным наверху коням. Конь Гюряты смог опрокинуть древко рогатины и пасся у края оврага, выбирая пробивавшуюся зеленую траву. При появлении окровавленного Садко конь прижал уши и отошел в сторону, словно чувствуя, что этот человек сделал недоброе его хозяину.

Садко даже не попытался поймать беглеца, запрыгнул в седло своего коня, схватил повод боярского скакуна, хлестнул плетью и помчался к лагерю Ольговичей.