Эльберд Гаглоев: Гречиха

Цепь его дозоров полукольцом охватывала вражий лагерь, раскинувшийся в болотистой низине. С дерева, на котором устроился полусотник, видно было, что там что-то происходит, но что именно не понятно. Забегали татары. Видно разведка его опять набедокурила.

Внизу вдруг щелкнула ветка. Верный засопожник скользнул в руку, уютно уложил согретое о тело лезвие в прохладную от ночной сырости ладонь. Ворохнулся, готовый сорваться во тьму, чтобы с голодным чмоком жадно впиться во вражью плоть.

— Не бей, дядька, — свой я.

— Обзовись.

— Гринька Чекан.

— Ко мне.

Шустрого мальца Олекса сам приобиходил к воинской науке. И так ведь помирать было сироте. А вышло вон как. И пятнадцати весен не исполнилось пареньку, а прознатчик вышел на славу. Ловок и хитер как куница. И имя воинское не просто так получил. Своим нетяжелым чеканом крутил Гринька на диво. Девок парень еще не мял, робел, а счет свой, месть свою личную давно за десяток увел. Такой вот военный парадокс. Зол на мунгалов был пацан.

С некоторой долей зависти смотрел тяжелотелый полусотник, как легко, словно белка скользило сквозь густое переплетение ветвей ловкое тело паренька.

— Отдышись, — скомандовал, когда тот взобрался. Воинская наука, она, как быстроты, так и степенности требует, и править её надо всегда. И на отдыхе и в бою время находить. Подождал, пока дыхание подростка успокоится, зависть легко кольнула. А быстро ведь.

— Доложись.

— Дядько Олекса, — жарким шепотом заговорил пацан, — как ты сказал, ходили мы с Соловьем до стана. Секреты прошли, — запнулся.

— И?

— Сворачиваются поганые.

Большим усилием воли сохранил спокойствие сотник. Быть того не может. Неужели бегут, ненавистные?!

— Точно тебе говорю, сворачиваются. И Соловей слышал. Уж он-то не ошибется.

— Я тебе докуда идти сказал, — нарочито суровея, нахмурил брови Олекса.

— Так неясно было, дяденька, а вдруг хитрость какая. А издалека Соловей хорошо разобрать не смог. Вот и подошли.

— И?

— Соловей и разобрал что к чему. Ему уж то верить можно.

Можно было верить Соловью. Так хорошо он знал и татарский, и мунгалский, и меркитский, и еще несколько басурманских языков, что толмач бы из него вышел знатный. Купцом когда-то был Соловей. Красивый был. Волосы кудрявые льняные, улыбка белозубая широкая, да и сам парень хоть куда. Певучий был. За то Соловьем и прозвали. Только понравился он как-то нойону поганому, но понимания ему не явил, нехристю. Через то всего и лишился. И имущества и красоты. Имущество сразу отобрали, а красоту долгие годы рабства утащили с собою вместе. Многие пытались сломить волю упрямого костромича. Не удалось. Помирающим нашел его на степной дороге Олекса. Последний хозяин избил строптивого раба боевой плетью из выдержанной буйволинной кожи, такая плеть, с вплетенными кусочками стали и свинца, в умелых руках такая штуковина и кожаный панцирь просечет. Руки видать у последнего владельца были умелые. Так, что нашел Олекса тогда в степи нечто полуживое с перебитым носом, выбитым глазом, сломанной левой рукой, в клочья исхлестанным телом. Сидело это нечто, привалившись спиной к каменной бабе, и пело. Да так пело, что не пожалел Олекса ни времени своего, ни припасов. Выходил певуна. И ни разу об этом не пожалел. Хоть и вытек глаз, и рука перебитая усохла, мало было таких лютых бойцов, как этот поседевший раньше времени бывший купец. На усохшую руку тяжеленную наруч укрепил и ловко ей и мечи и ножи в сторону уводил, а бывало и бил как палицей. Целой же рукой и ножом и кончаром владел гораздо. Из пращи бил на диво. Бывало крутил тяжеленное мунгалское копье с мечевидным наконечником, но в бой его брал редко, утверждая, что для работы с этим оружием две руки надобны, а одной это так, для красоты. А ещё Соловей удивительно хорошо дрался ногами. Отличный воин. Только вот петь он перестал. И улыбаться разучился. Так, что можно было верить Соловью.

Олекса задумался. Враг, конечно, потерпел поражение. Но далеко не разбит наголову. И кара за отступление велика. Но… Уже не так целеустремленно шли вперед мунгалы. Раньше, совсем не отвлекаясь на поиски провианта и фуража, тумены катились вперед, подобно лавине. Теперь же сильно замедлили своё продвижение. Как доносили видоки, бескормица в стане татарском. Уже гнилую солому с крыш находники срывают. Лошадей кормить. Да и сами уже не такие лоснящиеся, как прежде. Отощали.

А сейчас, поздней осенью, не сделав припасов, провиантом обзавестись трудно. Маркграф предусмотрительно укрыл по твердыням своих налогоплательщиков, свез туда зерно, укрыл скот. Легкой поживы нетути.