Владимир Коваленко: Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки

Раньше, чем он закончил, над морской гладью поднялись три высоких фонтана. Недолет! А над «Александром Невским» взлетели новые сигналы. И среди них – красный флаг. «Веду бой»… Потом «Поворот все вдруг» – и новый курс. Ведущий от врага.

Отчего Лесовскому, человеку жестокому, но храброму, вздумалось удирать всей эскадрой от одного корабля, Алексеев и догадываться не мог. Вместо этого – проговаривал, скорее для себя, чем для расчетов:

– Готовиться бить по-черноморски… Броню не пробьем, но горшков переколотим немало. Первая – огонь!

Так мичман и вступил в первый бой – левая рука заложена за спину, правая сжата в кулак, чтоб нервные пальцы не выдали пляской волнения.

Рядом тяжело рявкнуло – раз, другой. Тяжелые пушки отскакивают по рельсам станка. Бинокль к глазам! Язык сам выдает поправку – на сколько сместить целик вправо. А расчеты молодцы, уже накатывают. Пе-е-ервая – огонь!

Откуда-то сверху приходит вода. Словно брандспойт случайно развернули. Но пушки повторяют заученные реплики – первая по приказу, вторая – повторяя за первой. Так меньше разрушается палуба, пусть и подкрепленная. Совершенно не сто́ит, чтобы многотонные махины свалились в румпельный отсек. Снова ядра секут воду позади и слева от противника. Монитор понемногу отстает, но медленно. Слишком медленно. Поправка. Залп. Накрытие! Одно ядро бессильно рассыпается о броню, другое, выбив искры, отскакивает от круглой башни прочь. Над «сырной головкой» из слоистого железа вспухает белое облачко. Сверху – водяной душ… Да что там такое! Но из-за спины раздается голос артиллерийского офицера:

– Накрытие! Беглым по-черноморски.

Остается повторить:

– Беглым по-черноморски!

Значит, одна пушка, стреляя, отдает команду другой. Теперь только надеяться, что повезет с удачным наведением. Снова ядро попадает в башню монитора и раскалывается без всякого урона. Вот другое сносит вентилятор.

Из-за спины тот же голос:

– А толку-с. Пожалуй, дробите стрельбу. Побережем заряды для поражаемых целей.

– Может, продолжим, Павел Степанович? Хоть собьем прицел.

– Верно, мичман. Продолжайте…

Остался рядом, присматривать, но бинокль опустил. Теперь стрельбой командует Алексеев. Вновь хлестнуло мокрым – почему-то горячим. Мичман удивился, но продолжил выдавать поправки. Снова ударило левое орудие. Правое отзывается с небольшим опозданием. Непорядок. Евгений обернулся к оплошавшему расчету.

Залитая красным палуба. Рваный кровавый прах. Чья-то нога… Да и его окатило – не водой. Почему цел?

– Очистить палубу, вашбродь?

Кивок – со словами может и подкатившая к горлу рвота вырваться.

У пушки новый наводчик – полузнакомый, с батареи левого борта. И заряды тащат другие. А его дело, раз цел, – выдать поправку. И еще одну… Кажется, или монитор отстает? Понятно, если бы удалось сбить трубу, а так-то с чего? На нем-то раненых нет.

Как и убитых. Под вечер, оторвавшись от противника и наскоро заколотив прорехи в бортах, эскадра прощалась с убитыми и умершими от ран. Торжественно и сурово пел корабельный священник, лежали рядком завернутые в парусину тела – те, что удалось найти… Почти все – артиллеристы. К горлу вновь подступил ком, а к глазам слезы. Которые, стоя в парадном строю, не смахнуть и не спрятать.

А наутро – снова приборка, чуть зыбящее море, напоминающее, что восемью рабами божьими его не насытить. Нижние чины чистят пушки, а у него есть вопрос. И хорошо, что старший механик тоже не спит. Только вышел из адмиральского салона, хмур и насуплен. Вот пусть и отвлечется от неприятностей на беседу по специальности.

– Николай Федорович, разрешите полюбопытствовать!

– Рад быть полезным вашему благородию.

В голосе нескрытая издевка. Ну как же, белой кости черная потребовалась. Впрочем, цепляться за тон – бабье занятие. Рад, так рад.

– Вот скажите мне, отчего американец от нас отстал? Я понимаю, если бы мы ему трубу сбили…

– А не сбили, Евгений Иванович? Это вы зря. Так может, монитор нас просто отпустил? Пожалел нас, грешных?

– Не верю. И стрелял он до последнего, пока надежда попасть оставалась. И вообще… не хочется, чтобы все, кто погиб у пушек, зря пропали.

– А, так вы совесть убаюкиваете. Хорошее дело, но с ним – к попу. А меня увольте, ваше благородие.

Обычное титулование механик – сам вполне «благородие», даже «высоко-», целый подполковник по адмиралтейству – повторяет и подчеркивает. Намекает, душа трепетная. Мол, не будь ты монаршим отпрыском…