Хольм Ван Зайчик: Дело победившей обезьяны

Да и бестактно было бы этим интересоваться. Как нечто весьма несообразное Баг воспринял замелькавшие осенью на страницах некоторых газет и сетевых изданий отголоски недобрым чудом все же распространившихся слухов о деле розовых пиявиц; но правды в том было чуть: как частенько бывает, слышали звон, а Будду – вон…

В те дни Баг утроил внимание к соседу, но о сюцае, хвала Гуаньинь, нигде не говорилось ни полслова. А если бы кто из газетчиков попробовал сунуться к сюцаю, честный человекоохранитель показал бы наглецу, как надо правильно сидеть на стуле.

Елюй-то поправился, но вот Крюк…

Именно к его родителям наведывался Баг в Мосыкэ пару раз. Навестить стариков, узнать, нет ли у них в чем нужды, подбодрить… да просто посидеть вечерок-другой с родителями многообещавшего молодого человекоохранителя…

– Смотри, Баг, Ананасовый Край< Букв.: Бологое. Эти четыре иероглифа можно перевести как “Ананасовый край”: первые дваиероглифа читаются боло и значат “ананас”, третий – го – обозначает «фрукты» в самом общем значении этого слова, а четвертый – е – указывает на “провинцию”, “глубинку” в широком смысле, как противоположность столицам и вообще крупным городам. > проезжаем. – Стася придвинулась к окну, провожая взглядом укрытые снегом широкие крыши, мелькнувшие за окном.

– Да, значит, ровно полпути уже, – задумчиво кивнул Баг, тоже взглянув в окно: мимо проносились ряды знаменитых на весь северо-запад теплиц, где выращивались озимые ананасы. – Скоро будем в Мосыкэ… – Он потянулся к регулятору громкости поездного приемника, возвестившего о достижении станции жизнерадостной древней мелодией “А она сажала ананасы”, и выключил его; слушание подобной музыки в дни траура было не вполне уместно.

Стася благодарно коснулась его руки.

– Надо было и Дишку взять с собой, – чуть улыбнувшись, сказала она. – Посмотрел бы Ананасовый и вообще… попутешествовал.

– Ему с Елюем лучше, – отвечал Баг. Отчего-то его раздражало это прозвище – Дишка, которым сразу и навсегда наградила кота Стася.

Траур отдалял их друг от друга. Так легко вспыхнувшее и так жарко разгоравшееся пламя взаимного интереса и влечения внезапно – стало угасать. Они по-прежнему были вместе: Баг сделался предупредительно-вежлив и внимателен, до такой степени, какой в себе даже и не подозревал ранее, точно соблюдая малейшие нюансы положенных в подобных обстоятельствах установлении – как то и требовалось от истинно культурного человека. Стася тем более не позволяла себе ничего, что хоть как-то выходило бы за рамки приличия для носящей траур женщины. Они все делали правильно.

Но неуловимые, необъяснимые токи, незримо связывающие близких людей, отчего-то стали вдруг слишком слабы; они гасли, гасли, гасли… Ни Баг, ни Стася не решались заговорить об этом, и виной молчанию был вовсе не траур, во время коего подобные разговоры и впрямь неуместны, но, скорее, простая боязнь говорить о неприятном. Это так по-человечески: тешить себя тем, что, покуда плохое не названо вслух, его как бы и нет, оно – только кажется, чудится, блазнит; но первое же произнесенное слово как бы выпускает это плохое в мир. А уж тогда оно, плохое, обрушивается на тебя всей своей чугунной неодолимостью – извне, будто оно всегда в мире было, только ждало своего часа.”

И вот и Баг, и Стася считали, что о холодке, ощутимо приморозившем их нежную дружбу, лучше и не говорить вовсе. И, как могли, делали вид, будто – все хорошо, все как прежде, будто это просто траур, который нужно достойно переждать как долгую морозную зиму.

Будь ты русский, ханец, ютай, да хоть и негр преклонных лет – всем от природы свойственно стремление прятать голову в песок.

Вот воробьи – у них иначе.

Не в силах разобраться с незнакомыми чувствами, Баг как за соломинку ухватился за напоминание Алимагомедова об отложенном ранее отпуске; Баг приехал к Стасе и предложил прокатиться вдвоем – только ты и я – в Мосыкэ, где, ни в чем не нарушая траура, провести в сообразных прогулках по живописным, исполненным исторических памятников местам несколько дней до конца седмицы, протоптать несколько своих дорожек в ослепительном снегу, так не похожем на холодное крошево слякотной, низинной Александрии. Одним словом – отвлечься.

И быть может, что-то поправить.

Но и об этом Баг тоже старался не думать.

Баг запутался.

Все было для него так неожиданно: и Стася, и траур потом, и эта невозможная Цао Чунь-лянь… Слишком много для одного маленького Бага.