Тео Варле - Остров Фереор

Подписано: «Ганс Кобулер».

Профессор извинялся за неудавшееся свидание и посылал мне свои и своей дочери пожелания счастливого пути.

У меня закружилась голова. На этой палубе судна, среди звуков музыки и воя расходившегося мистраля, который вырывал у меня из рук листок, мне казалось, что я снова вдыхаю аромат духов Фредерики и слышу дорогой голос: «Счастливого пути, доктор!..».

Несколько долгих минут простоял я, склонившись на борт, и глядел, как зачарованный, на сверкающую поверхность воды.

Но Лефебур вернулся и хлопнул меня по плечу:

— Не плохие вести, дружище? Наверное от твоей подружки? Это видно по твоей физиономии. Счастливец! А кстати, знаешь, что происходит? Нас задерживают. И мы ожидаем курьера министерства, который решит нашу судьбу. Будьте готовы сняться с якоря завтра 8 утра, — говорят по беспроволочному. «Старика» чуть не хватил удар: он хотел ослушаться и все-таки уйти. Но подожди минутку: я пошлю к чорту всех этих идиотов, которые смотрят на нас. Они осточертели нам со своей музыкой. Раз мы не уходим сегодня.

При таких-то тревожных обстоятельствах вошел я в контакт со своими сослуживцами и с ученым персоналом «Эребуса II». Множество гипотез, которые с волнением строились всеми по поводу задержки судна, создавали атмосферу сближения, окутавшую и меня. Эти несколько часов общего волнения сделали больше для моего знакомства с судовым обществом, чем сделали бы несколько дней обычных визитов.

Двое из моих новых компаньонов (кроме Лефебура) казались мне особенно симпатичными: минералог Исидор Грипперт, молодой человек, лет тридцати, с круглыми очками на близоруких глазах, который интересовался также астрономией — моя «скрипка Энгра» [15] Великий французский художник Энгр играл на скрипке очень средне, но сам считал себя большим мастером смычка, чем кисти. «Скрипка Энгра» сделалось поговоркой для характеристики тех или иных слабостей не-профессионалов. и геолог-палеонтолог Максим Вандердааль, северянин [16] Уроженец севера Франции. , как и я.

Прежде чем провести на якоре у Бельгийской набережной свою первую ночь на судне, которое должно было качаться теперь на разбушевавшихся волнах Средиземного моря, я воспользовался этой отсрочкой, что-бы послать «Гансу Кобулер, отель «Кларидж», Париж», длинную, очень любезную телеграмму. По какой-то административной тонкости почтовое отделение «Эребуса II», которое, между прочим, получило беспроволочную на мое имя, не имело права передавать частных телеграмм с тех пор, как судно было задержано. Пришлось бежать на городской почтамт.

С семи с половиной часов утра, машины были под парами и ждали только посланного из министерства и приказа сняться с якоря. Мистраль дул с прежней силой, но на этот раз зевак на набережной было мало: ни одного журналиста, никаких официальных представителей.

Ровно в восемь часов полным ходом подлетел такси и остановился перед мостками «Эребуса II». Капитан корвета в полной форме взошел на борт и, раскланявшись с нами холодно, но учтиво, исчез в каюте капитана Барко.

Пятью минутами позже оба взошли на мостик, оживленно беседуя: Преобразившийся капитан Барко казался веселым несмотря на теоретическое разделение своего авторитета с морским офицером. Но последний, заложив руки. в карманы, подчеркивал свое равнодушие к производимым маневрам.

Прозвенел звонок в машинном отделении. Раздались приказания. Выбрали якорную цепь, винт заработал в жирной воде порта, набережная стала потихоньку удаляться, и с постепенно возрастающей скоростью заскользила перед нами панорама обоих берегов, и Каннебиера, все уменьшаясь, виднелась лишь в перспективе за кормой.

Элеватор протянул на минуту над нашими головами свою футуристическую арку; прошли мимо форта Сен-Жана; первый толчок боковой качки заставил меня зашататься на ногах. Телеграфные звонки регулировали ход судна, согласно приказаниям капитана: «Левый борт… Усилить… Полный ход…», и «Эребус II», носом на юго-запад, пошел нормальным ходом по пятнадцати узлов в час, несмотря на все усиливающуюся боковую качку.

Уцепившись за носовую платформу верхней палубы, забрызганный пеной, с горящими от бешеных порывов мистраля глазами, я смотрел на удаляющиеся берега Франции и думал о Фредерике.

Я начал испытывать первые приступы морской болезни, когда раздался резкий свисток. Матрос, тронув меня за плечо, попросил спуститься на нижнюю палубу.