Александр Золотько: Цель - Перл-Харбор

— Мы не любим, когда кто-то шумит в машине, — сказал Нойманн. — Мы хотели бы поговорить с вами, герр Торопов, но если вы попытаетесь кричать, то штурмфюрер Краузе медлить не будет. Единственное, чего вы добьетесь, так это быстрой и почти безболезненной смерти. Наш организм так устроен, что если перерезать артерию, то мозг, лишившись кислорода, просто уснет. Всего секунд тридцать. Максимум — минута. Будет много крови, но…

— У меня есть тряпка, прикрою горло, — сказал Краузе, снова качнув ножом перед лицом Торопова. — А потом Пауль притормозит, мы выбросим тело и уедем.

— Вы хотите жить, герр Торопов? — спросил Нойманн. — Вы ведь не собирались умирать этим утром? Начинается весна, даже в ваших диких местах поют птицы и набухают почки… Жизнь прекрасна. Нет?

— Кто… вы… такие?.. — прохрипел Торопов.

— А какая вам разница, господин чекист? — засмеялся водитель.

Его Торопов так и не рассмотрел. Водителя зовут, кажется, Пауль. Так сказал этот тип с ножом.

— Не чекист, — поправил Нойманн. — Энкавэдист.

— По мне — все равно. Мясо — и больше ничего.

— Я…

— Ты лучше помолчи, — Краузе похлопал Торопова ножом по щеке. — Мы дадим тебе слово — и тогда боже тебя упаси молчать. Сейчас — лежи и наслаждайся жизнью. Человек не знает, сколько ему отмерено. В любой момент нить может оборваться… или ее кто-то обрежет…

Не сознавая до конца, что делает, Торопов попытался оттолкнуть лезвие ножа от своего лица.

— Дурак, — сказал с усмешкой Краузе. — Не дергай щупальцами, комиссар…

— Вырывается? — осведомился Пауль. — Лови.

На грудь Торопову упали, звякнув, наручники.

— Прошу ваши ручки. — Краузе убрал нож и ловко защелкнул браслеты на руках Торопова. — Будешь еще дергаться — заткну рот и подрежу сухожилия на ногах. Для начала.

— Но даже тогда жизнь все равно будет прекрасна и заманчива, — распевно произнес Нойманн. — Как написал когда-то ваш сумасшедший гений Достоевский, даже если бы мне выпало до конца жизни стоять над пропастью на узком карнизе, вокруг бы грохотал гром и сверкали молнии, и меня стегал ледяной дождь, и тогда бы я выбрал жизнь… Я не ручаюсь за точность цитаты, но общий смысл…

Машину тряхнуло.

— Что такое, Пауль? — спросил Нойманн.

— То, что они называют дорогами, — со смехом ответил водитель. — Я заслушался вашим выступлением, герр штурмбаннфюрер, и зацепил колесом яму.

— Осторожнее, Пауль. — Краузе тоже засмеялся. — Если машина сломается, то придется нашего гостя бросить в ней. А я еще не наигрался.

— Хорошо, я буду осторожен, — сказал водитель. — Да тут недалеко. Черт…

— Вас ист лос? — быстро спросил Нойманн.

— Да ист айн шуцман, — ответил Пауль напряженным голосом.

— Фар нихт лангзамер унд нихт шнеллер…

Торопов не знал немецкого. И в школе, и в университете учил английский, но вот эти вот «васистлос» и «шуцман» понял. На дороге стоит полицейский. Регулировщик или даже патруль. Может, просто выискивает, с кого сшибить денег, а может, в рамках очередной контртеррористической операции или какого-нибудь плана «Перехват» досматривает все машины.

Вот сейчас он остановит микроавтобус, и тогда… А что тогда, подумал Торопов. Что тогда? Этот сумасшедший Краузе перережет-таки Торопову горло? Или…

Торопов не отрываясь смотрел на нож, плавающий в воздухе перед самым его лицом. На лезвии была какая-то надпись. Готические буквы плотно лежали на стали, Торопов видел их, но прочитать не мог. В голове крутилось что-то о чести и верности. Что-то такое писали на клинках эсэсовских ножей, но вспомнить, что именно, Торопов сейчас не мог. В голове упругим каучуковым мячиком прыгала фраза Нойманна о том, что человек с перерезанным горлом просто засыпает. Прыгала и разбивала вдребезги все остальные мысли.

Человек с перерезанным горлом просто засыпает. Засыпает. Просто. С перерезанным…

Это не больно.

Но как хочется жить!

Так сильно, что Торопов готов был даже рискнуть, дождаться, когда инспектор остановит микроавтобус, и закричать. Не что-то конкретное о похищении и немцах — просто заорать, надсаживаясь, пусть даже сорваться на визг, но заставить тупого патрульного что-то сделать, отреагировать.

И эти похитители не посмеют убить Торопова. Не посмеют же?

Одно дело — похитить человека. Другое — убить его. Торопов не сделал ничего такого, за что его можно убить. Да, оскорблял в Сети легко и с фантазией. Передергивал в дискуссиях, обвинял оппонентов в несуществующих грехах, со смаком навешивал незаслуженные ярлыки и нелепые прозвища, но ведь за это не убивают. Не убивают же?