Вячеслав Рыбаков: На будущий год в Москве

Гнат с трудом подавил саркастический смешок. При чем тут какой-то их Тушинский завод? В Украине и ребенку уж известно, давно во всех учебниках написано, что «Бураны» эти и прочие советские ракеты делались на нашем «Южмаше». Просто потом Россия приписала заслуги себе.

Ладно. Не время считаться.

Но, кстати, можно считать доказанным, что старец, если он и впрямь уверен, будто ракету делали здесь, действительно ненормальный и не имел к реальной постройке никакого отношения. Сдвинулся на почве величия державы.

Фарс. Фарс. Как стыдно… во что я вляпался…

Обиванкин почувствовал, что говорит слишком долго. А чем дольше он говорит, тем меньше ему верят. Надо короче, сказал он себе. Он совсем этого не умел. Он привык, что если уж он говорит, его слушают. Пролетевшие с советских времен годы не убили привычку – ведь в новые времена он практически не открывал рта.

– Короче, – проговорил он, немного смешавшись. – Все это время я на свой страх и риск доводил антигравитатор у себя в гараже. Я добился успеха. Изделие у меня в сумке. Его надо установить на «Буран».

Он умолк, бегая глазами по лицам остальных. Ему было страшно. Не поверят, думал он. Не поверят.

– А вы не могли бы, – не спеша прикурив вторую сигарету от первой, осторожно спросил Лёка, – продемонстрировать нам его работу сейчас?

– Я не фокусник, – сухо сказал Обиванкин. – Что вы надеетесь увидеть? Как лампочки моргают? Это вам не ресторан «Старый Иоффе». Необходима система управления, необходимо стартовое энергообеспечение, необходим, наконец, планер с соответствующими аэродинамическими характеристиками.

Его деловитая убежденность подавляла. Лишала способности мыслить критически.

– И мы полетим к бабе Люсе? – завороженно спросил Лэй. Он даже забыл курить.

Обиванкин тепло поглядел на него.

– В том числе и к бабе Люсе, – ответил он. – Одно большое свершение решает тысячи мелких проблем. Это великая истина, Леня. Запомни ее.

Ох, не так все просто с большими свершениями, подумал Лёка. Помолчал, пытаясь стряхнуть гипноз простых, слишком простых и спокойных для бреда слов Обиванкина, потом беспомощно выговорил:

– Но там же сто лет уж аттракцион!

И, сказав эту фразу, сообразил, что, похоже, поверил. Иначе ему было бы все равно – аттракцион там или нет.

Да ни боже мой, подумал он. Не верю.

Всего лишь принимаю его правила игры…

Но он не мог понять, зачем и почему их принимает. Он просто задышал в них, будто ему давным-давно не хватало воздуха – а вот теперь кто-то сбросил колпак, под которым его душили много лет.

– То, что мне необходимо, не могло быть снято, – ответил Обиванкин. – Игрушка-то должна смотреться и работать: питание, натуральный пульт…

Наступило долгое молчание.

Электричка рвала ночь пополам, как черную холстину. По стеклам снаружи бежали, трепеща, косые ручейки дождя. Лязгала катающаяся дверь.

– И чего вы хотите добиться? – негромко спросил Лёка.

– Возрождения, – так же сдержанно ответил Обиванкин. – Это будет… я надеюсь, что это будет… прорыв. Знак народу, что не все здесь еще продано или сгнило за ненадобностью. Люди увидят, что есть еще великие цели и что, самое главное, они достижимы. Вы помните Гагарина? Какая радость, какая бескорыстная энергия кипела! И как бездарно она была растрачена тогдашним руководством впустую, на глупости, мерзости… Мы все давно тоскуем по Усилию. По Благородному Усилию с большой буквы. С тоски мы шалеем. Я в том уверен…

– Вы думаете, нынешнее руководство умнее? – помолчав, проговорил Лёка.

– Сейчас вообще нет руководства, – жестко ответил Обиванкин. Помолчал. – Но, быть может, сами люди немножко поумнели. Поняли цену красивым словам – и про военный престиж державы, и про пролетарский интернационализм, и про суверенитеты, и про права человека… Может, действительно надо было через все это пройти, пережить безмерные потери и угрозу полного исчезновения – чтобы… научиться отвечать за себя. Научиться хотеть и делать. Самим хотеть и самим делать… – Он помолчал, потом криво усмехнулся и неловко сказал: – Во всяком случае, я на это надеюсь. Надо же на что-то надеяться.

И тут Гнат подумал: а вдруг он не псих?

От неожиданной мысли засосало под ложечкой. Точно снова он, без пяти минут десантник, в первый раз готовился прыгать; люк открыт, твердый воздух, ровно поленом, бьет в лоб и в грудь, под ногами – бездна, а в бездне – несущийся заснеженный лес…

Выходит, ориентировка-то была права?